Тулеген БАЙТУКЕНОВ, "Время", 25 августа

Видео, где три девушки стилизованно машут руками под афроамериканский рэп, разместил в Инстаграме пользователь dudoser, а уже оттуда оно разошлось по новостным порталам. В самом ролике ничего примечательного, по сути, нет, а информационным поводом для тиражирования клипа стали комментарии подписчиков. Полемика выдалась не на шутку: среди свыше полутысячи комментариев нашлись призывы наказать девчонок за "оскорбление национального костюма", а также впредь "воспитывать девушек правильно".
Самое удивительное и абсурдное здесь даже не в том, что обычный танец как-то внезапно стал оскорбительным действием, причем в качестве оскорбляемого выступает платье, которому все равно, что в нем делают. А в том, что так называемый национальный костюм по сути таковым не является.
Привычные современному взгляду формы и крупный декоративный орнамент появились в КазССР вместе с развитием местного театрального искусства и хореографии, со времен первой постановки оперы "Кыз-Жибек" в 1934 году. Для сцены было необходимо, чтобы рисунок на чапане читался с последнего ряда в зале, а постановщики танцев нуждались в эффектных развевающихся туалетах. Так стали появляться и размножаться стилизованные одеяния с этническими мотивами, ставшие со временем общим местом. Собственно казахские национальные костюмы ко всему этому имеют такое же отношение, как салат "Греческий" в алматинском кафе к творчеству Гомера.
Поэтому, даже если вы полагаете, что национальный костюм можно смертельно обидеть, не мешало бы сначала узнать, как он выглядит. Иначе случится конфуз.
"Лучше бы они станцевали казахский народный танец "Камажай", - пишет другой пользователь Инстаграма, обнаруживая еще один потенциальный путь для угрозы национальной идентичности.
Но "Камажай" - не народный танец. По одним источникам, его изобрела в 30-х годах знаменитая Шара ЖИЕНКУЛОВА, по другим - в репертуар новообразованного ансамбля песни и пляски КазССР танец ввела заслуженная артистка Украинской ССР Лидия Демьяновна ЧЕРНЫШЕВА. В любом случае, еще в начале XX века казахи знать не знали о "Камажае". И о "Кырык кыз". И обо всех других, которые сейчас считаются народными. Короче говоря, все это тяжелое наследие колониального прошлого.
Ситуация, конечно, не уникальная. Те же греки с удовольствием исполняют "народный танец сиртаки", про который никто не слышал до выхода в 1964 году фильма "Грек Зорба".
Поэтому наши девушки - возмутительницы спокойствия - никак не могли оскорбить нацио­нальный костюм, поскольку на них был не он, равно как и станцевать подлинно народный танец, так как объективно из интернет-специалистов никто не знает, что это такое. Хотя некоторые исторические источники утверждают, что в Cтепи были распространены пляски, но совсем не того приглаженного типа, к которому все привыкли, а резкие, экзальтированные, возможно, похожие на рэп.
Ну и основная претензия, озвученная толпами недовольных комментаторов под видео: казашки так не должны делать, это не присуще настоящим дочерям Cтепи. А что им присуще?
История и культура дают многообразные ответы на этот проклятый вопрос. Дабы не потеряться, обратимся к непререкаемым авторитетам. А. ПАНТИЛЕЕВ, хрестоматийный переводчик Мухтара АУЭЗОВА, писал, что "пора присмотреться к незаурядному явлению, которое по праву может быть названо так: "ауэзовские женщины". Ауэзов видел женщину не по-толстовски и не по-тургеневски. Женские судьбы у него совершенно оригинальны, и это прежде всего социальные судьбы".
Примечательно, что в галерее женских портретов классика казахской литературы есть очень драматические образы, один из которых, Карагоз в "Красавице в трауре", дает весьма странный пример для подражания современным любительницам литературы.
Карагоз очень рано, в 20 лет, овдовела, и 6 лет после гибели мужа Азимхана хранила ему верность. Но природа начала брать свое, и, как сообщает автор со всей ответственностью, "тщетно Карагоз, задув лампу и ложась на одинокую постель, читала молитвы. Тщетно она молила у Бога благодатного сна. Сон и покой были у других, слабых, грешных, у тех, кого не хвалили благолепные старики. Ее уделом был темный ночной бред, бред страсти. Огненные змеи ползли по ее жилам; они выползали на ее грудь и целовали ее в шею, оплетали и изламывали все ее тело сладостной и гнетущей судорогой. И не было от этих змей спасенья. От темна до света Карагоз не могла вырваться, отдышаться, прийти в себя. В мучительной истоме, ослепшая и оглохшая, она зажигала лампу, звала старую доверенную служанку, обнажалась перед ней и велела себя бить, срывать с груди ползучий змееподобный огонь. Служанка пугалась того, что на ней нет лица, и тоже молилась в страхе. Карагоз извивалась перед ней, словно в припадке. А служанка не смела и подумать, что это молодость рвется из траурных пут, что это жизнь ищет воли".
Кончилось все тем, что девушка не выдержала гнетущего зова природы и в пароксизме плотского влечения отдалась первому встречному чабану. С тех пор литературоведы ломают голову над тем, достойно ли она поступила, делают ли так казашки и вообще зачем об этом писал Ауэзов.
И Магжан ЖУМАБАЕВ, к сожалению, туда же. В "Грехе Шолпан" жена, не способная забеременеть от мужа, изменила ему с соседом и тут же понесла от греховной связи. Какой урок нам дает этот рассказ? Непонятно.
А зачем полумифическая девушка из пост­модернистского "Осиротевшего верблюжонка" Оралхана БОКЕЕВА призывает малознакомого главного героя, который ей в отцы годится, смотреть на нее обнаженную, пока в жилах течет кровь? Разве так поступают молодые казашки, разве это поведение, достойное подражания?
Хорошо еще, что современные казахские девушки не читают таких книг и знать не знают о национальных литературных прототипах, которые могли бы навести их на неосторожные мысли своим необдуманным поведением. Наших девиц вообще надо держать подальше от литературы, музыки и образования. Тогда они станут добродетельными матронами и наконец-то смогут составить гордость нации.
А книги мы сами новые напишем.