Олесь Бузина, газета "2000", 16 сентября 2005 года
"Он принял Россию с сохой, а оставил ее с ядерным оружием", - эта фраза Черчилля о Сталине общеизвестна. Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь технократе, озабоченном только материальной модернизацией своей страны. Но пытаясь расшифровать загадку личности величайшего диктатора XX века, мы почему-то забываем: почти три десятилетия во главе СССР находился сугубый гуманитарий - специалист по богословию и древним языкам. Хоть и без диплома, не полученного по причине изгнания из Тифлисской семинарии. Для лидеров ушедшего столетия такое образование - редкость. Черчилль - выпускник кавалерийского училища. Последний русский царь Николай II и германский кайзер Вильгельм II - тоже профессиональные вояки. Ленин и Керенский - юристы. Некоторым исключением на этом фоне выглядит только главный антипод Иосифа Виссарионовича Адольф Гитлер - "человек искусства", художник-любитель, в юности мечтавший поступить в Венскую академию живописи, но так и не преодолевший пропускной барьер. Над неоконченным духовным образованием Иосифа Джугашвили я бы подсмеиваться не стал. В дореволюционных российских семинариях учили хорошо. В курс подготовки входили древние языки - латынь, греческий и иврит, необходимые любому толкователю Библии. Это объясняет, почему на закате жизни к удивлению всех Сталин разразился трактатом по вопросам языкознания. "Что он в них понимал?" - подшучивали публицисты перестроечной эпохи, забывая, что их знания в этой области равнялись нулю. Сталин отучился в Тифлисской семинарии пять лет и был исключен отнюдь не из-за неуспеваемости. Причина его "отлучения от церкви" - увлечение марксизмом. В современных анкетах о своем образовании он мог бы с полным правом писать - "неоконченное высшее". Но это было такое "неоконченное", которое позволяло на равных общаться с приехавшим в сталинскую Москву 1937 года Лионом Фейхтвангером! Однажды я поймал себя на мысли - несмотря на всю жестокость эпохи, при Сталине уцелело почти все наиболее талантливое, что было в СССР в науке и искусстве. Поначалу это наблюдение показалось мне диким. "Кремлевский горец" просто по роли своей в общественном сознании был обязан выкашивать все вокруг своим кинжалом, а на практике, совершенствуя механизм репрессий, он от него же и спасал своих "любимчиков", которые неизменно оказывались наделенными каким-то редким талантом. Воистину образ Воланда недаром родился в мозгу писателя именно сталинской эпохи! Сталин оказался Воландом не только для автора "Мастера и Маргариты", но и для Шолохова, Алексея Толстого, Бориса Пастернака, Евгения Тарле, маршала Рокоссовского, Остапа Вишни, Александра Куприна... Этот список можно было бы продолжать до бесконечности. Как-то один из моих приятелей-историков спросил: "А ты уверен, что Булгаков не придумал звонок Сталина? Что это не легенда, которую он везде о себе распространял? Кто, в конце концов, слышал этот разговор, кроме их двоих?" Тем не менее я уверен, что легендарная беседа вождя и писателя не придумана. И не только потому, что ей предшествовало письмо Булгакова советскому правительству, в котором он прямо называет себя "единственным в СССР литературным волком", но и потому, что подобные истории стандартны для сталинской манеры общения с интеллигенцией. Случай Михаила Афанасьевича - не исключение, а всего лишь демонстрация действующего правила. Когда надо (или когда хотелось), вождь сам шел на диалог. Он любил "волков". Волки куда интереснее, чем прирученные псы. Мы привыкли отождествлять зло с одним человеком, находящимся на вершине общественной пирамиды. Между тем и во времена Сталина, и сейчас оно разлито везде. Частица его - в каждом. А тот, кто наверху - возможно, тоже спасается от зла. И порой спасает других - тех, кто кажется ему достойным спасения. В конце 20-х опасность неожиданно нависла над Евгением Тарле. Он только что опубликовал книгу "Европа в эпоху империализма", сразу же ставшую бестселлером. Тарле вообще был мастером писать бестселлеры. Замешанный в юности, как и Сталин, в марксистском движении, он хорошо знал, что такое взлеты и падения. Еще при царе его арестовывали за участие в нелегальных собраниях и высылали в сельскую местность без права учительствовать в больших городах. И тогда же он развил в себе способность писать книги по истории так же увлекательно, как романы. Просто потому, что нужно было зарабатывать на жизнь. В результате из Евгения Викторовича выработался совершенно уникальный тип ученого-"звезды" - ни один из историков России за все время ее существования до сих пор не смог сравниться с ним по числу зарубежных изданий! Но была у Тарле еще одна импонирующая Сталину особенность - он никогда не стремился к тому, что обычно называют карьерой. Не участвовал в интригах, не выпрашивал наград и всю жизнь удовлетворялся скромной должностью старшего научного сотрудника в Институте истории. Тем не менее популярность Тарле сильно раздражала официального вождя "марксистских историков" академика М. Н.Покровского - замнаркома просвещения, связанного со спецслужбами и обладавшего огромными административными возможностями. По подсказке высокопоставленного завистника Тарле сначала попытались "вписать" в так называемый "монархический заговор". Потом в органах догадались, что сделать из марксиста, сидевшего еще при царе, апологета старого режима никак не получится, и переадресовали его в "академическое дело". В результате Тарле был судим и в 1931 году отправлен в ссылку в Алма-Ату. Но вернулся оттуда он через год - досрочно. Никто, в том числе и академик, не знал, что решение об освобождении было принято самим Сталиным, заметившим исчезновение "звезды" с научного небосклона. Еще через несколько лет - в 1938м, в самый разгар репрессий, Евгения Викторовича (по решению политбюро!) восстановили в звании академика. Но реабилитирован он был только посмертно при Брежневе, в 1967-м, вместе с остальными фигурантами "академического дела"! Все это отнюдь не мешало Сталину заказать Тарле трилогию о величайших войнах России - с Карлом XII, Наполеоном и Гитлером. Отказаться тот не мог, хотя писать о Великой Отечественной ему совершенно не хотелось. Вождь и историк несколько раз встречались. Именно с Тарле Сталин советовался по поводу восстановления в армии погон. Написание трилогии "по заказу" доставляло ученому немало проблем. Он не умел творить без вдохновения и решился на маленькую хитрость, настояв на том, что писать такой труд следует по хронологическому принципу. Втайне академик надеялся: пока от Петра I дойдешь до Сталина, или ишак сдохнет, или шах умрет. В конце концов так и вышло. Тарле был старше Сталина на пять лет, а пережил его на год. Из задуманных трех успели выйти только первые две части трилогии - о Северной войне и наполеоновских кампаниях. "Литературные волки" интересовали Иосифа Виссарионовича не только сами по себе. Он понимал, что домашняя собака произошла именно от этого хищника. А потому с удовольствием подливал "дикой" крови в свою стаю, чтобы улучшить породу псов. Спасая очередного волчару, оказавшегося в безвыходном положении, вождь рассчитывал на ответную благодарность. Так в его окружении оказался замечательный белогвардейский публицист - граф Алексей Толстой. Оправдываясь перед бывшими соратниками за уход к большевикам, тот писал в 1922 году: "В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих брата - один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьев, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть. Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы... Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили. Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей - нужно опять-таки начать с убийств... Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать - я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен... Все, мы все, скопом соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра". В явившемся с кавказских гор неведомом грузине граф Толстой сумел увидеть новую реинкарнацию Петра Великого. Толстому дали орден Ленина "за выдающиеся успехи в советской литературе", сделали его депутатом Верховного Совета. Он превратился в завсегдатая официальных приемов. Сталин часто беседовал с ним, даже подарил свою трубку - Толстой выпросил ее для собственной коллекции. Но однажды, как вспоминал художник Юрий Анненков, из-под личины любимца вождя вырвался настоящий волчий вой: "...Так как не было водки, мы пили коньяк". Толстой становился все более весел: "Я циник, - смеялся он, - мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего "Азефа", и он провалился в дыру. Я написал "Петра Первого", и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, "отец народов" пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, "пролетарским царем" и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне плевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург - все они акробаты. Но они - не графы! А я - граф, черт подери!.. Моя доля очень трудна..." Державные милости приходилось отрабатывать не только литературой. Когда ведомство Геббельса разрекламировало на весь мир расстрел советскими энкавэдистами пленных польских офицеров в Катыньском лесу, Сталин искал мощный контрпропагандистский ход. Как только Красная армия отвоевала Катынь, была назначена специальная комиссия по расследованию этого преступления. В ее состав включили и незаменимого "акробата" Алексея Толстого. Естественно, и этот трюк ему удался. Комиссия "передоказала", что расстреливали поляков немцы. Только в годы перестройки СССР официально признал: немцы тут ни при чем, наша работа. Иногда милость вождя падала неожиданно как снег на голову. Автор "Чингисхана" и "Батыя" Василий Ян вряд ли рассчитывал, что в 1942 году станет лауреатом Сталинской премии! Как и Алексей Толстой, он вышел из "бывших". До революции служил военным чиновником в Туркестане, работал корреспондентом Петербургского телеграфного агентства в Турции и Румынии. Потом вернулся в советскую Россию и стал литературным поденщиком - писал по заказу госиздательства детские повести о Спартаке и "народных" восстаниях против Александра Македонского. Делал это крайне добросовестно, никогда не мозолил глаза начальству. И вдруг его прорвало! В "Чингисхане" он описал места, где странствовал в юности, проезжая верхом пустыни от Средней Азии до Индии. Роман вышел очень живым. И, как на заказ, в тот самый год, когда понадобилась патриотическая тема. Немцы как раз подходили к Волге. Никто не подсказывал Сталину награждать именно Яна. Он сам был страстным книгочеем - самым заядлым среди российских вождей ушедшего века. В мемуарах Ильи Эренбурга есть эпизод, как обсуждался на политбюро его роман "Буря" в связи с выдвижением на Сталинскую премию. Сталин спросил, почему "Бурю" выдвинули только на вторую степень. Александр Фадеев объяснил, что, по мнению комитета, в романе есть ошибки. Один из главных героев, советский гражданин, влюбляется во француженку. Это нетипично. Сталин возразил: "А мне эта француженка нравится. Хорошая девушка! И потом так в жизни бывает"... "Сталин, - пишет Эренбург, - отстаивал право Сергея любить Мадо, а вскоре после этого продиктовал закон, запрещавший браки между советскими гражданами и иностранцами, даже с гражданами социалистических стран... Дела Сталина так часто расходились с его словами, что я теперь спрашиваю себя: не натолкнул ли его мой роман на издание этого бесчеловечного закона?" Может, и натолкнул. Но известно и другое. Когда советские войска вступили в Европу, именно Сталин одернул Эренбурга, чья антигерманская публицистика перешла все границы здравого смысла. Известное эренбурговское "Убей немца!" было актуальным, когда враг стоял под Москвой. Теперь этот призыв мог привести только к ненужным преступлениям против гражданского населения. В СССР не существовало другой прессы, кроме партийной. И все же давайте прочтем следующую характеристику: "На портретах Сталин производит впечатление высокого, широкоплечего, представительного человека. В жизни он скорее небольшого роста, худощав; в просторной комнате Кремля, где я с ним встретился, он был как-то незаметен". Это Лион Фейхтвангер "Москва 1937", изданная в Амстердаме и переведенная в том же году издательством "Художественная литература" тиражом 200 тысяч экземпляров - огромным даже по тем временам. В этой книге еще много интересного о Советском Союзе. Совершенно неожиданного: "Бюрократизм тоже способствует осложнению московского быта. Однако тяжелее всего ощущается жилищная нужда. Значительная часть населения живет скученно, в крохотных убогих комнатушках, трудно проветриваемых зимой. Приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу. Видные политические деятели, писатели, ученые с высокими окладами живут примитивнее, чем некоторые мелкие буржуа на Западе... Но что абсолютно отсутствует - это комфорт. Если кто-либо, женщина или мужчина, хочет быть хорошо и со вкусом одет, он должен затратить на это много труда, и все же своей цели он никогда вполне не достигнет". Неприглядная картина! И тем не менее книга выходит в сталинском СССР без купюр! Допустить такое к печати мог только человек, который искренне хотел, чтобы его страна стала лучше. Что же тогда свобода слова? Да и существовала ли она в те времена где-нибудь? В гитлеровской Германии? В Соединенных Штатах, где цензура во время войны не заметила депортации в концлагерях всех американских граждан японского происхождения? Не будет преувеличением сказать, что советские стандарты "гласности" того времени не так уж отставали от общемировых - тоже достаточно несовершенных. Известна реакция Сталина на сообщение, что маршал Рокоссовский завел себе любовницу и держит ее прямо в штабе. "Что делать будем?" - спросили Верховного Главнокомандующего. "Завыдовать будэм!" - отшутился тот с кавказским акцентом. Тем дело и кончилось. В какой-то мере вождь всех времен и народов был лишен чувства зависти. Он очень ценил таланты и стремился использовать их на благо тому строю, который создавал. Точно так же, как неожиданно пробилось целое поколение талантливых писателей, в войну выдвинулась плеяда сталинских полководцев. Иногда он очаровывался недостойными - такими, как генерал Власов. Но чаще и тут замечал одаренных. Это сейчас их скопом называют мясниками. А вот Геббельс сталинскими генералами восхищался, считая, что Германии как раз таких и не хватает для победы. "Разумеется, в вермахте найдется еще немало оперативных талантов, - записывает он в дневнике 31 марта 1945 года, - но отыскать-то их очень трудно". А ведь Сталин своих отыскал! Несмотря на русское бездорожье и размеры страны! По большому счету в оценке современных технологий этот гуманитарий ошибся всего раз - когда поверил не Вавилову, а Лысенко. Но, с другой стороны, правота генетиков нигде в мире не была тогда экспериментально доказана. А Николай Вавилов развел в своем институте такой бардак, настолько раздул штат, устроив на должности всю свою свиту, а практические результаты были, несмотря на все затраты и заграничные экспедиции, так ничтожны, что в один момент вождь разочаровался в этом сыне московского миллионера. "Вы свободны, товарищ Вавилов!" - короткая фраза в ответ на многословные оправдания означала опалу и смерть в тюрьме. Вождь не любил, чтобы его водили за нос. Он хотел видеть вокруг себя успешных управленцев. По-видимому, в Сталине погиб большой идеалист. Он искал в юности справедливости и в конце концов превратился в тирана. Он ценил людей искренних и одаренных. Но считал невозможным в обстановке постоянной войны предоставлять им полную свободу. Больше всего он боялся быть обманутым. Существует восточная поговорка: лучше всего спрятаться в свете фонаря. Спастись от Сталина можно было только в лучах его личности. Под этим сиянием следовало забыть об отдыхе хотя бы на секунду. Но те, кто выдержали, остались навсегда. |