Айтуар Санжар, info-tses.kz, 4 декабря

Сайт www.info-tses.kz первым получил право на публикацию отрывков книги известного казахстанского ученого и многолетнего руководителя Национального ядерного центра.
Книга выпущена к 70-летнему юбилею Кайрата Кадыржанова. Кадыржанов Кайрат Камалович родился 5 декабря 1945 года в городе Талды-Курган. В 1964-1970 гг. учился в Московском инженерно-физическом институте на факультете экспериментальной и теоретической физики по специальности "Физика твердого тела". По окончании МИФИ ему присвоена квалификация "Инженер-физик". Позже проходил стажировку и аспирантуру в Институте атомной энергии им. И. Курчатова под руководством академика И.К. Кикоина.
С 1978 года его жизнь связана с Институтом ядерной физики Академии наук Казахской ССР. 30 лет назад он организовал и возглавил лабораторию ионной имплантации металлов ИЯФ Академии наук КазССР, а в 1993 году на заседании Специализированного совета Физического факультета Белорусского государственного университета защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора физико-математических наук. Через 4 года ему присвоено ученое звание профессора по специальности "Физика".
На протяжении 20 лет он стоял в авангарде Национального ядерного центра и как заместитель генерального директора, и как директор Института ядерной физики, и, наконец, как генеральный директор Национального ядерного центра Казахстана.
В выпущенной книге "В памяти моей..." есть много интересных воспоминаний о семье, друзьях, родном дяде – Динмухамеде Кунаеве. Вполне естественно, что большое внимание уделено становлению Института ядерной физики и Национального ядерного центра.
Сегодня мы предлагаем вам ознакомиться с отрывками из книги Кайрата Кадыржанова.

"....Камал Кадыржанович никогда не забывал, как начинался его путь в большой мир, и всегда помогал приобщаться к культуре нашим молодым родственникам, приезжавшим в город поступать в институт. Через наш дом прошло множество ребят из аула – поживут, потом уходят в общежитие, а на их место приезжают другие. Отец буквально заставлял их ходить в театры.
– Ты только три месяца как приехал в Алма-Ату, – вразумлял он очередного земляка, – а уже штаны и ботинки завел по моде. Внешний вид перенял. А в театре ты был?
И всем обязательно рассказывал, как в Казани они, аульские дети, взяли не деньги, а контрамарки и в результате прикипели к татарскому театру, который тогда гремел на всю советскую страну. Интересно, что в его труппе были известные артисты Камал Первый, Камал Второй. "Камалом третьим" однокашники прозвали отца. Природа наделила его артистичностью, дала музыкальные способности – он играл на домбре и хорошо пел..."
"...В начале ноября 1981 года за вечерним чаем отец неожиданно выронил кесе с чаем и начал медленно валиться на пол. Мать едва успела его подхватить. Дома в это время были внучки, моя дочь Инкара и дочь Алтая Лейла. Им было по 7-8 лет, но они смогли позвать соседей, живших напротив. Вызвали "скорую", врачи которой констатировали скоропостижную смерть от обширного инфаркта. Мать вспоминала, что за месяц до кончины отца они провожали в последний путь его друга, недолго болевшего перед смертью. Отец сказал тогда: "Какая хорошая смерть, промучился всего месяц. Мне бы так". Сам он умер мгновенно. Говорят, что так умирают только очень хорошие люди.
Димаш Ахмедович Кунаев, младший брат моей матери, приехал сразу, как только услышал о смерти старого друга и родственника, и приезжал еще несколько раз, пока мы готовили похороны. Пришлось ждать окончания ноябрьских праздников. Продумывая организацию похорон, приняли следующий порядок. На первой машине-катафалке поедет Алтай, определяя маршрут и скорость движения. Затем пойдет РАФик с матерью и самыми близкими родственниками. Здесь командует Еркин. Затем – ЗИЛ Димаша Ахмедовича. Потом – автобусы со всеми желающими поехать на кладбище. Такой порядок был согласован с ГАИ, которая должна была обеспечить сопровождение по всему маршруту. Но получилось не так. Пришло очень много народу – отца в Казахстане знали. Приехало в полном составе бюро ЦК, пожелавшее высказать соболезнования Димашу Ахмедовичу лично. Когда вынесли тело, разместили его в катафалке и двинулись, возникла заминка. Причиной тому стали белые "Волги" членов бюро ЦК со своим сопровождением, которое не слушалось ГАИ, и сам Димаш Ахмедович, увидев которого на улице пешим ("Ого! Сам Кунаев!"), люди и не думали рассаживаться по автобусам. Образовался затор, тем более что улица Интернациональная, где жили родители, узка и явно не предназначена для такого количества людей и транспорта.
Бегая около автобусов, я пытался рассадить всех поскорее. Подбегаю к Димашу Ахмедовичу и вижу: и так не малого роста, он, по-моему, стал еще выше, глаза сверкают, полы пальто развеваются. Оказывается, он бывает и таким. Рывком открывает двери ближайшей к нему белой начальственной "Волги":
– Ты что расселся? Народ на ногах, а ты сидишь?
Бросает мне, да так, что невольно ежусь:
– Отца нормально похоронить не можете!
– ГАИ должно было организовать движение, – пытаюсь оправдаться я, но он ничего не хочет слушать:
– Не знаю никакого ГАИ!
Выскочив из машин белых "Волг", их пассажиры стали помогать рассаживать народ по автобусам. Генерал, кажется, министр внутренних дел, двинулся было к Димашу Ахмедовичу с объяснениями, но его остановил помощник Первого Дюйсетай Бекежанович: "Лучше не суйся к нему сейчас". Потихоньку все расселись по машинам. Кортеж двинулся вперед. Я впрыгнул в какой-то автобус совершенно убитый. Мало того что отец умер, так еще и дядя остался мной очень недоволен. Во время похорон на всякий случай держался от дяди подальше. Но ничего, все обошлось..."
"...А что Д.А. Кунаев?.. Говорить о своем родном дяде по понятным причинам не так просто. Скажу – мы им гордились. Когда он был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, его портрет не носили на демонстрациях, это кандидатам не полагалось. И вот, когда однажды мы с женой поехали на 7 ноября в Ригу, то увидели портрет моего родного дяди, плывущий над головами демонстрантов вместе с портретами членов Политбюро. Наверно, латыши несли его на всякий случай или просто по ошибке, но мы испытали гордость – и за Казахстан, и за Кунаева.
Димаш Ахмедович обладал удивительным обаянием, причем оно не было обаянием должности (все-таки член Политбюро, человек, входивший в очень узкий круг советских и партийных руководителей верхнего звена). Нет, это было обаяние личности. Дядя был исключительно прост в общении, доступен, обладал замечательным чувством юмора, удивительной памятью. Он был абсолютным бессребреником. Вдвоем с женой Зухрой Шариповной они занимали достаточно скромную по нынешним меркам квартиру, но любимым книгам Кунаева здесь было просторно. Теперь это квартира-музей со стеной, занятой стеллажами с зажигалками, которые Димаш Ахмедович коллекционировал и после того, как бросил курить из-за проблем с сердцем. Все старались подарить ему какую-нибудь новую диковинную машинку, везли их со всех концов света. А еще он коллекционировал ружья, любил утиную охоту. Практически не пил. Говорил, что пьяным был только два раза в жизни. Шутил? Скорее, нет.
Димаш Ахмедович все время ездил по стране, заглядывал в самые глухие углы, дальние колхозы, особенно когда шла уборочная. Председатели, директора чуть в обморок не падали, а он, оказывается, помнил их с прошлого раза, помнил, как звали детей, внуков, жену, интересовался их успехами и здоровьем. Знал весь руководящий аппарат республики, мог назвать ступеньки карьерной лестницы каждого. Память на кадры – чем, собственно, и должна была заниматься партия, была у Кунаева профессиональной, то есть – идеальной.
Он знал чуть не каждый аул в Казахстане – и великолепно знал Москву. Учась в институте, в свободное время много ходил по городу, изучал его историю. А в Казахстане он строил, строил, строил. При нем в республике были построены комбинаты, десятки городов.
Отставка лишила Димаша Ахмедовича членства в Политбюро, в ЦК КПСС, в ЦК Компартии Казахстана, в Верховном Совете СССР. Он остался только депутатом Верховного Совета Казахской ССР. На него, обвинив в национализме, повесили декабрьские события, на него набросилась пресса, от него отвернулись вчерашние подхалимы. Многие не общались с Кунаевыми, делали вид, что не замечают. 1987-1988 годы были для дяди очень тяжелыми. Помню, 1 января 1987 года мы пришли поздравить их с тетей с Новым годом и увидели, что чаша для писем и открыток, стоявшая в прихожей, пуста, хотя обычно она полнилась поздравлениями. Очень пригодилось им то, что Зухра Шариповна педантично хранила все чеки на покупки лет за 25. Их предъявили нагрянувшим из Москвы проверяющим, по-видимому, имевшим задание учинить такую же чистку, какую устроили в Узбекистане следователи Гдлян и Иванов..."
"... Я поступил в МИФИ в 1964 году, а двумя или тремя годами раньше в Москве было создано казахстанское студенческое движение "Жастулпар". Его организаторами стали Мурат Ауэзов, мой брат Алтай Кадыржанов и его друг Болатхан Тайжанов. Имел к этому отношение и Олжас Сулейменов. Движение поначалу должно было играть просветительскую роль. Ну, например, московские студенты-казахи отправлялись с культурной миссией в поездки по областям Казахстана, читали там лекции на разные темы, давали концерты, ведь в движении участвовали студенты разных вузов – университета, технических, литературного, театрального, международных отношений.
Все эти и другие московские вузы Мурат, Алтай и Болатхан объездили за несколько месяцев, собрали всех казахов и выходцев из Казахстана и предложили организоваться. В каждом вузе, где была представлена диаспора в количестве не менее 10-15 человек, создавались студсоветы, которые периодически проводили собрания земляков и старались содействовать в решении возникавших у них проблем. Потом движение стало распространяться на другие города Союза. Именно в этот момент Алтай привел меня, первокурсника, в московский "Жастулпар". Безусловно, такое общение обогащало. Хотя учеба в МИФИ и съедала все время, но общаться с земляками было очень интересно. Кстати, в МИФИ земляков было мало. По-настоящему я подружился с Бейсенбеком Дюйсебаевым, который после окончания МИФИ стал не физиком, а известным дипломатом. Помню поездку в Киев на новый 1965 год. Поехали Мурат, Алтай, Болатхан, Шакир Намазбаев и я. Цель была – избрать украинский совет как отделение "Жастулпара", помочь украинским землякам-казахам объединиться, как мы шутили в дороге, "установить советскую власть на Украине". Собралась сотня, а то и полторы наших земляков, – вот что значит молодость! Они горели великим энтузиазмом, полностью одобряли идею, причем независимо от национальности.
Казахское Постпредство в Москве отнеслось к движению вполне благосклонно. Больше того, собралось помогать неимущим студентам деньгами. Лидеры, встретившись с Димашем Ахмедовичем Кунаевым, который тогда был Председателем Совета министров, попросили ускорить и упростить этот процесс, а именно: не отправлять деньги почтой из Алматы через Минфин Казахстана (а речь шла о суммах до 30-40 рублей), а раздавать в Постпредстве в Москве по рекомендации "Жастулпара". И это удалось пробить, что сразу добавило движению популярности. Надо сказать, оно на первых порах было абсолютно "законопослушным", но внутри него невольно возникали "крамольные" идеи о независимости Казахстана, о суверенном казахском государстве, переосмысливались события, приведшие к голоду 30-х годов, поднимались вопросы об историческом значении советской власти для Казахстана, о том, чего она принесла больше – хорошего или плохого?..
На зимних каникулах в начале 70-х в Алма-Ате провели большой съезд студентов, фактически – форум "Жастулпара". На нем были делегаты от московской организации, насчитывающей около двух тысяч казахов, от ленинградской, куда входило порядка тысячи человек, от киевской, включавшей триста человек, от рижской и других, поменьше. Собрались по инициативе Мурата Ауэзова в Союзе писателей Казахстана, не без помощи Олжаса Сулейменова и Мырзатая Жолдасбекова. На этом форуме зазвучали речи о суверенитете. Среди старых писателей пошли слухи, что сын Мухтара Ауэзова Мурат создал националистическую организацию, которая выступает за национальный суверенитет, неправильно толкует ленинскую национальную политику, право наций на самоопределение, национально-освободительную борьбу, и, как водится, кое-кто решил "стукануть" в ЦК.
Форум в Союзе писателей прикрыли на другой же день, но никаких жестких мер не последовало. Раз так, стали, не афишируя, собираться в одном из помещений КазГУ. Мурат, учившийся в аспирантуре в Москве, продолжил было активно заниматься "Жастулпаром", но, судя по всему, компетентные органы уже плотно занялись им самим. Активистов пригласили куда следует и объяснили, чего и почему делать не надо… В последующие годы два или три раза поднимались новые волны "Жастулпара", более слабые, звучали, постепенно затухая, его отголоски. Свежее поколение казахских студентов, приезжавших учиться в Москву и другие города СССР, было накачано ложной информацией о движении и не желало вступать ни в какие отношения с "националистами"..."
" А вот другая история. Ее рассказал мне мой старый добрый друг Гадильбек Минажевич Шалахметов, журналист, поэт, общественный деятель, ныне профессор Евразийского национального университета им. Л. Гумилева, уважаемый, известный всему Казахстану человек.
Году в 70-м молодым телевизионным журналистом он попал на Мангышлак. Именно в те годы советский атомный комплекс набирал силу, может быть, потому, что тогда обострились отношения между СССР и США. Вот и на Мангышлаке увеличивали добычу урановой руды. На возможность промышленной разработки здешних месторождений указал еще В.И. Вернадский после своих "радиевых экспедиций" 1911 года. Впрочем, ничего этого Шалахметов тогда не знал, он приехал в эти урановые места как обычный корреспондент, а корреспонденту просто положено совать нос в разные интересные дела. Добыча урана, безусловно, была как раз таким делом, поэтому Гадильбек, пользуясь знакомством с первым секретарем обкома Компартии Казахстана Мукашевым, попросил его устроить поездку на месторождение. Мукашев отказал – мол, мы и сами не знаем, что там творится, для нас это закрыто. И все-таки через свои каналы, через цепочку русских друзей журналист сумел попасть в эту, скажем так, горную выработку. Любопытно, что здесь нужно было действовать именно через русских, а не через казахов. Местных казахов туда на работу не брали. Не из-за слабой профессиональной подготовки и не из-за чего-то другого, а потому, что обязательно разболтали бы секреты по родственникам.
И вот Шалахметов в сопровождении горного мастера идет в атомный карьер. Его обувают в свинцовые бахилы, навьючивают на него просвинцованный защитный костюм, водружают на голову шлем, похожий на шлем танкиста. Все это снаряжение весит, наверно, килограммов пятьдесят. В карьере он видит новенькие немецкие роторные экскаваторы наподобие тех, что работают на экибастузских угольных разрезах. Они почему-то копают не сплошняком, а старательно обходят с двух сторон холм с плоской вершиной в центре карьера. "Под этим холмом залежь самая богатая, – говорит мастер, – а добывать руду нельзя. Холм – это казахское кладбище. Его трогать нельзя и перенести тоже нельзя, по закону сделать это можно только через 50 лет".
Как раз в это время к кладбищу подъезжает процессия. Местные жители приехали отметить годовщину смерти родственника. Они заранее получили разрешение на посещение могилы, иначе на месторождение не проникнешь – солдаты, шлагбаумы, колючая проволока, строго охраняемый, абсолютно закрытый объект… "Пойдем, почтим память усопшего, – сказал мастер. – Это мои соседи, они меня приглашали".
Местные, как и положено, привезли с собой мясо черной овцы, достали припасы, разлили водку и пригласили Шалахметова с мастером к дастархану. Сидят на вершине холма. Гадильбек с мастером – как марсиане в своих свинцовых скафандрах. А вокруг – обыкновенный народ, по-летнему одетый, в одних рубашках… "Что же вы не думаете о собственной безопасности? – спрашивает журналист. – Или не боитесь радиации?"
"Слушай, – отвечают ему, – мы на этой земле живем уже 300 лет. И всегда ходили вот так. И ничего с нами никогда не случалось. Это вы придумали себе какие-то скафандры. Потому что боитесь какого-то атома. А мы не боимся и будем жить, как жили...".
"...В апреле 1992 года, рассказывает он, на полигон приехали американцы. Возглавлял маленькую делегацию мистер Рой, отрекомендовавшийся специалистом по ядерным ракетным двигателям. Его спутниками были мистер Маквэйн, профессионал в области жидкостных реактивных двигателей, и некто, фамилия не запомнилась, да и вряд ли тот назвал свое настоящее имя. Этот третий не участвовал в беседах, не задавал вопросов – молчал, смотрел и снимал на маленькую видеокамеру все, что позволили снимать.
На объект "Байкал-1" американцы были допущены впервые. И очень удивились, узнав, что здесь отрабатывался советский ядерный ракетный двигатель (ЯРД). Они ожидали увидеть что-то другое. Скорее всего, лабораторию, где создавалось лазерное оружие. Почему? "Потому, – ответил мистер Рой, – что о самом существовании объекта мы знали, знали также о его планировке, и то, что эта планировка прямолинейная, с длинными прямыми участками, наводила на мысль, что здесь занимаются либо лазерными установками, которые требуют расстояний для стрельбы, либо ускорителями…"
Действительно, в то время в СССР, как и во многих других странах, занимались лазерным оружием, и на полигоне тоже вполне могли им заниматься. И новые ускорители тоже вполне могли строить. Так что предположения американцев были логичными. Но откуда им было известно о прямолинейной планировке объекта? По снимкам со спутников определить это невозможно – объект-то подземный и искусно замаскированный. Значит?..
Нет, версии о "кроте", досконально проверенные советской контрразведкой, оказались неверными. Никто тайн полигона не выдавал. А американцы не выдавали своих. Сослались на каких-то военных экстрасенсов, которые, входя в состояние транса, изучили Семипалатинский испытательный полигон "почти до деталей". Вот и "начинку" объекта Колбаенкова они не определили. Сам объект с его принципиальной планировкой нашли, содержимое – нет.
Вопрос с экстрасенсами замяли, но признание г-на Роя о частичном знакомстве с объектом насторожило гостеприимных хозяев, и экскурсию американцев организовали так, чтобы по возможности сбить их с толку. Собственно, и при подготовке к визиту предполагалось основательно запутать маршрут, а теперь предосторожности оказались очень кстати. Но мистеру Рою это, казалось, не очень мешало. Он был явно заинтересован техническими решениями, среди которых действительно встречались уникальные, старался все пощупать руками и вникнуть в детали. Может, он и был разведчиком, но при этом настоящим специалистом.
"После визита на объект, – говорит Колбаенков, – на серии встреч и совещаний "обсудили вопросы совместной деятельности в области космической ядерной энергетики, и к концу 1992 года американцы прислали первое техническое задание на испытание своего модуля в нашем реакторе", хотя к тому времени и они, и мы прекратили активные работы по ядерному ракетному двигателю. А когда работали, шли своим путем, отличным от нашего, – "интегральным". Строили двигатель целиком, везли на полигон в штате Невада, испытывали и с учетом результатов делали следующий вариант. В СССР же, по словам Колбаенкова, пошли "дифференциальным" путем. Отрабатывали по отдельности топливные композиции, материалы в специально спроектированном реакторе ИВГ-1".
Во время первого посещения СИП американцы поняли, что, имея такой реактор, можно качественно провести испытания и, кажется, решили возобновить работы по ядерному ракетному двигателю. Они удивлялись нашим трудностям – у них таких проблем просто не возникало, и отдавали должное нашему размаху, на который сами не были способны, например подземному водоводу в две нитки длиной 60 километров от объекта до Иртыша. Еще сильнее, кстати, удивлялись японцы, они повторяли со вздохами: "Нам бы такую территорию!"...
"... Вот история пятнадцатилетней давности – о рождении замысла построить в Астане циклотрон DC-60. Помню это очень ярко. Сидели в Дубне с вице-директором ОИЯИ М.Г. Иткисом и директором Лаборатории ядерных реакций С.Н. Дмитриевым. Говорю: давайте выдадим что-нибудь для Астаны, новой столицы Казахстана! Ну и придумали – ускоритель. Какой? Такой, чтобы не возникало наведенной радиации, которая запачкала бы Астану. Пусть он будет прост и безопасен, словно телевизор.
Прилетаю в Алма-Ату, звоню В.С. Школьнику. Он отдыхает на Медео. Говорит этак расслабленно:
– Что ты, Кайрат, хотел?
– Надо поговорить, Владимир Сергеевич.
– Ну, чего ты там опять придумываешь?
– Есть идея. Давайте для Евразийского национального университета в Астане сделаем ускоритель.
Расписываю потенциальные возможности машины, а также достоинства ЛЯР как потенциального ее изготовителя. И называю цену вопроса: два миллиона долларов (на самом деле получилось больше, но я этого знать тогда не мог).
– Какой сегодня день недели? – спрашивает Школьник. – Четверг? Значит, так. В понедельник ко мне в Астану с проектом письма Президенту.
Остальное было, как говорится, делом техники. В понедельник встретились, он посмотрел письмо, картинки, которые я привез из Дубны. Попросил соединить его с Мырзатаем Жолдасбековым, тогдашним ректором ЕНУ им. Л.Н. Гумилева: "Можно, мы подъедем?" Ну, естественно, министру было можно. Ректор идею поддержал: математике я буду учить в ЕНУ в Астане, в филиале МГУ им. М.В. Ломоносова, а физиков – в филиале ИЯФ. Нам ведь нужны физики? У нас и ИЯФ, и НЯЦ, им необходимы грамотные кадры… А строить вон там будем – и показал из окна на то место, где теперь стоит МНИК, Междисциплинарный научно-исследовательский комплекс.
Два года мы пробивали начало финансирования, но, в конце концов, пробили. Начали строить. На третий, последний год нужно было 700 миллионов тенге, а дали 70 миллионов. Тогда мой старый друг, депутат мажилиса Г.М. Шалахметов выступил в Парламенте. "Пора кончать с порочной практикой, когда объекты строятся по 20-30 лет, – сказал он. – Давайте хоть раз полностью профинансируем многообещающий проект и получим отдачу!" И представьте, его речь возымела действие, деньги нам дали. DC-60 был построен за три года.
Сейчас на DC-60 создается новый инжектор на электронике, уже не советский начала 2000-х годов, а производства США, и делает его все та же ЛЯР ОИЯИ. К концу 2015-го ускоритель получит новое "сердце", а на следующий год мы будем праздновать его десятилетие. В рамках 60-летия ОИЯИ пройдут выездные мероприятия по республикам, и Казахстан, разумеется, намерен в них участвовать. По договоренности с Международным отделом ОИЯИ проведем встречу, в чем-то похожую на памятное выездное заседание Комитета полномочных представителей в Астане.
У циклотрона DC-60 – прекрасное будущее. Обуваем, одеваем, прихорашиваем машину. А новый инжектор делается из средств полномочного представителя Казахстана в ОИЯИ. Он будет стоить около 200 тысяч долларов.
Сейчас на DC-60 работает около 40 ребят в возрасте до 30 лет. Здесь часто проходят импровизированные экскурсии – на ускоритель хотят посмотреть студенты других факультетов, не говоря уж о своих, с физико-технического..."
"...Потратив за 20 лет (во многом благодаря Зигфриду Хекеру!) на усиление ядерной безопасности в казахстанской степи около 200 миллионов долларов, американцы считают свою задачу выполненной. По их мнению, угроза распространения и терроризма с территорий Дегелена и Балапана практически предотвращена… При том, конечно, что абсолютно безопасными здешние объекты не станут никогда, по крайней мере, в исторически обозримом будущем. Значит, простой физической защиты объектов было недостаточно. Необходимо было исключить не только возможность негативных последствий от несанкционированной деятельности, но и поставить в строго определенные рамки санкционированную деятельность. А это означало, во-первых, запрет на любое хозяйствование в районе расположения объектов с радиоактивными отходами испытаний, и, во-вторых, обеспечение защиты района от любых попыток проникнуть на его территорию.
Оба этих условия обеспечены. На полигоне созданы мощные защитные барьеры, исключающие доступ к примерно 100 килограммам рассеянного плутония. Преодолеть эти барьеры без применения промышленных методов невозможно. Практически невозможно извлечь плутоний из бетонных "груш". Бетон в них не простой, а специальный, с определенными добавками, который растворяет плутоний. Да, сейчас в замурованных штольнях бетон, растворивший и вобравший в себя плутоний, радиоактивен, но находится он на глубине от 300 до 500 метров. Чтобы добыть из него плутоний, нужно, во-первых, найти концевую полость; во-вторых, до нее добраться; в-третьих, переработать бетон и выделить из него плутоний огромной степени загрязненности. Если на закрытие штолен Дегелена потрачено 200 миллионов долларов, то, думаю, на их распечатку и извлечение плутония понадобится не менее 200 миллиардов.
Но и это еще не все. Сегодня горный массив Дегелен, урочище Балапан надежно защищены не то что от самого доступа к ядерным материалам, но даже от попыток такого доступа. По периметру Дегелена натянута колючая проволока с опознавательными знаками "Осторожно, радиация!" Вблизи штолен, где проводились ядерные испытания, ущелья перегорожены рвами, поставлены закрытые на замок ограды с колючей проволокой. Работает множество наблюдательных пунктов с особо чувствительными телекамерами, системами реагирования на перемещения по земле, различающими объекты (человека, лошадь, автомобиль) по характерным вибрациям, питающимся от возобновляемых источников энергии. Предусмотрена система голосового оповещения: "Вы находитесь в опасной зоне!" – кричат динамики. Информация с наблюдательных пунктов передается в Курчатов, в Национальный ядерный центр и параллельно – в воинскую часть в 40 километрах от Дегелена. Через 1 час 40 минут в любой точке массива оказывается военный патруль… Ничего более охраняемого в Казахстане, по данным Министерства внутренних дел, на сегодня нет.
Думаю, что окончательное закрытие Дегелена было одним из моих главных дел на посту генерального директора НЯЦ, который я занимал семь лет. Тем, что сделано на Балапане и Дегелене, действительно можно гордиться. Надеюсь, будут успешно преодолены и другие преграды на пути к максимально возможной ядерной безопасности полигона...."
"...Думаю, моя позиция ясна: развал Национального ядерного центра – зло. И совсем не потому, что мне пришлось уйти с поста генерального директора. Нет, реорганизация атомной отрасли нанесла вред государству. Со временем это стало понятно многим. Но вернуться сегодня к прежнему сильному центру вряд ли удастся. Разрушать проще, чем созидать, строить неизмеримо сложнее, чем ломать. Развал обнажил проблему острого кадрового голода в атомной отрасли Казахстана. Гипотетическая задача возрождения НЯЦ не имеет решения из-за отсутствия лидера, масштабной объединительной фигуры.
Впрочем, ИЯФ еще может очень поработать на атомную энергетику Казахстана. Если взять курс на развитие нейтронной физики. На полигоне, хотя там и прекрасные машины, нет реактора, нужного для программы АЭС. В ИЯФ он есть – классический атомный реактор ВВР-К, работающий в непрерывном режиме, отлично приспособленный для испытаний материалов, позволяющий применить метод нейтронной радиографии и другие методы, наработанные нейтронной физикой. Все они окажутся очень востребованными, когда заработает атомная станция. ИЯФ может взять к себе всех прошедших дубненскую школу молодых специалистов и строить на них научную политику. Из их группы уже выдвинулись свои лидеры, большинство их признано. Наблюдая за этим процессом, еще раз убеждаюсь в справедливости формулы "Начальников не назначают, начальниками становятся..."