А.Н. Краснов. Очерк быта семиреченских киргиз // Известия Императорского Русского географического общества. Том XXIII. 1887.

Не будучи этнографом вообще и преследуя во время моего путешествия исключительно геоботанические задачи, за мое месячное пребывание среди киргиз я имел возможность только урывками наблюдать жизнь этого народа. Но так как многое из замеченного мною представляет явления, характерные именно для киргиз данной области и потому могущие отличать их от их соседей, то я и решаюсь в этом кратком очерке представить их в виде материала для более точных работ, в виде дополнения к фактам, сообщаемым г. Зеландом и др.
Киргизы-каза́ки Илийской долины принадлежат к Большой Киргизской орде. Они занимали бассейн Или несравненно ранее, нежели пришедшие около столетия назад их соседи – кара-киргизы. Это показывает и их туземное название юйсун или уйсюн, звучащее близко к историческим юхджи и уссуням китайских летописцев, к которым, если они и не вполне подходят, судя по описаниям, то все-таки, по-видимому, имеют некоторое отношение, выразившееся в известном%, хотя, правда, очень незначительном, белокурых или, точнее, рыжеватых (подобных нашим татарам) особей, там и сям рассеянных по степи и по возрасту не могущих быть отнесенными к результатам знакомства с русскими поселенцами.
Они считают себя в близком родстве с киргизами Малой (альшинджапас) и Средней (аргын-наймех) орды и потомками рыжеволосого Уссюня – брата родоначальников двух вышеприведенных орд и сыном Лудуза.
По другим толкованиям, Уссунь был сын Каракозы, брата Джангоза, родоначальника кара-киргиз. Это второе толкование, рассказанное мне в долине Иссык-Куля, еще, впрочем, подлежит проверке.
Илийские киргиз-каза́ки делятся на несколько колен (ныне составляющих из себя волости), и каждое из них в лице стариков или знатных киргиз твердо помнит свою родословную. Так, напр., киргизы Дулатской волости производят себя от Дулата, сына Абак Терека, внука Юссуня. Другие волости имеют подобное же происхождение.
Когда они сюда пришли? Большинство этого не помнит, воображая себя аборигенами страны; они, однако, противоречат себе, так как считают все курганы и многочисленные изображения, встречаемые на стенах, принадлежащими другому народу (как они думают – калмыкам), кочевавшим здесь в давно прошедшие времена.
Зато в народе существует твердое убеждение, что они здесь только временные хозяева, что рано или поздно придет китаец и прогонит их до Самарканда.
Это-то поверье, по-видимому, и было причиною, почему все киргизы отнеслись к отдаче Кульджи с большим страхом, видя в этом первый шаг к исполнению предсказания. Их также поэтому очень интересует вопрос: кто сильнее, русские или китайцы. У первых они видят превосходство культуры, лучшую дисциплину и личную доблесть; вторых они боятся вследствие их многочисленности.
Хотя, я думаю, безошибочно можно сказать, что Китай не пользуется никакою симпатиею со стороны наших магометан, будь они оседлы, будь кочевники, однако они и русских считают за Богом проклятый народ, так как увеличивающиеся зимние холода и морозы в местностях, где, по их словам, прежде не было зимы (?!), они приписывают нам, жителям холодного севера.
Это, впрочем, отнюдь не мешает хорошим отношениям между русским и киргизским населением, в чем читатель легко может убедиться из сказанного ниже.
Несмотря, однако, на прочность таких хороших отношений, я ни на минуту не сомневаюсь, что в случае победы со стороны Китая добрых две трети степи перейдут на его сторону, так как кочевники всегда будут держать сторону сильного, будь то русские, сарты или желтолицые.
Но пока этого нет, хотя наше владычество им, быть может, и не совсем приятно, мы можем быть вполне уверены в спокойствии населения, преданного своим занятиям.
Рассмотрим, каковы же эти занятия в различные времена года.
Весною, в марте месяце киргизы выбираются из горных ущелий в открытую ровную степь, где и располагают свои аулы, т. е. группы юрт, в которых живут семьи, связанные между собою родством или узами дружбы.
Места кочевок для каждой волости, иногда для каждого аула, строго определенные; хотя иногда и случается, что, вынужденная обстоятельствами, одна волость и меняется с другою местом.
Едва только появится первая весенняя травка, отпрыски полыни или ковыля, как спускаются сюда из-за предгорий киргизы с их голодными стадами, покидая теплые зимовки, и тогда в юртах, поставленных на холодную землю, подвергаясь действию леденящих весенних ветров, они принуждены с утра до вечера не снимать шубы – кроме немногих тихих дней, когда температура быстро поднимается и бывают даже жары.
Спешить в степь их заставляют животные. За зиму они истребляют в предгориях всю высокую траву; низкая спрятана под сугробами снега. Запасов сена, кроме как для гостей или для особых, любимых скакунов киргизы не делают.
Пойдет киргиз с косою на луговину, сделает один-другой прокос и идет отдыхать. Много-много накосит он две-три копны. Стоит ли этакую малость припасать на зиму для табуна? Конечно, нет – гораздо выгоднее продать на базар русским. И везет киргиз сено в Алматы и, выручив за него несколько грошей, считает себя вправе, как имущего деньги, бездельничать целую неделю.
Конечно, из этого правила есть исключения; иногда для покосов киргизы обращаются даже за помощью к русским; но они редки, и весною лошади бывают до того тощи, что положительно удивляешься, как еще могут эти обтянутые кожею скелеты носить на себе их седоков.
В это время лошади киргизской породы кажутся особенно некрасивыми; цены на них падают, а так как время это совпадает со временем сбора податей, то это особенно на руку заимодавцам – кулакам и разным другим кровопийцам, которых в Азии не меньше, чем в Европе.
Понятно, что киргиз, который в лошадях видит все свое богатство и славу, для которого они-то и являются главным импульсом для перекочевки, с нетерпением ждет, когда начнет пробиваться первая травка, чтобы двинуться вниз, в степь, покинув насиженное в горах место, дать хоть какой-нибудь корм своим любимицам, на которых действительно без жалости невозможно смотреть. Это и есть первая весенняя перекочевка из горных ущелий в степь, из-за каменного забора на простор, на свежий воздух.
Но в апреле еще в степи бывает снег при холодном N ветре. Несмотря на шубы, киргиз нуждается в топливе для юрты. Зимою женщины ежедневно собирали сучья и кустарник. Здесь нет ни того, ни другого; приходится поэтому обходиться или кизяком (тэзэк), т. е. сухим бараньим пометом, или же выкорчевывать корни степных многолетников, вроде полыни и т. п. Этим делом в досужее время занимаются все члены семьи, хотя, опять-таки, главная доля работы падает на женщину, у которой и помимо этого дела есть масса хлопот по дому.
Едва солнце станет приближаться к закату, как из-за клубов пыли начинает раздаваться блеяние возвращающегося домой стада баранов, гонимого койчи, т. е. бараньим пастухом.
Лошадей и верблюдов в это время никогда на ночь не пригоняют, предоставляя день и ночь пастись на лучших местах под надзором джилкаши и его помощников, молодых членов семьи. Лошади съедают лучшие травы; они одни в почете. Пренебрегаемые ими колючки подбираются верблюдами (есть как одно-, так и двугорбые, преимущественно вторые); что останется от крупных животных, то подбирают барашки.
Женщины, встречая возвращающееся стадо, немедленно приступают к доению. К длинной горизонтально протянутой веревке с петлями привязываются бараны в два ряда головами вместе, хвостами врозь, после чего начинается процесс доения. Мужчины при этом редко, почти никогда не помогают женщинам; доильщиками они являются только летом, когда настает пора кумыса и когда ежедневно доятся кобылы, за которыми ходят преимущественно мужчины.
Процесс доения продолжается до сумерек, после чего бараны пускаются опять на волю. Маленькие ягнята остаются при матерях; только в очень холодную бурную погоду их берут в юрту, и тогда, конечно, внутренность ее не отличается ни чистотою воздуха, ни опрятностью пола.
Но это обыкновенно бывает лишь в исключительных случаях. Чаще же киргизская юрта производит впечатление более или менее приятное.
Я должен здесь, однако, оговориться; впечатление это можно назвать хорошим только по сравнению с обстановкою других кочевников Азии, находящихся в таких же, как киргизы, условиях жизни, и притом у киргиз средней зажиточности. Жилище бедняка, как и везде, и здесь неприглядно.
Не надо забывать, что кочевая жизнь в пыльной лессовой атмосфере, в местностях, часто бедных водою, не может представлять тех условий опрятности и чистоты, каких привык требовать оседлый житель.
Потому-то, говоря о чистоте юрты, я разумею эту чистоту как понятие относительное, и для человека, впервые попавшего в степь, эта юрта, конечно, покажется и жалкою, и грязною. Но она приятно поражает после той обстановки, к которой привыкаешь в жилище калмыка или в шалаше кочевника Севера.
Юрта калмыцкая насквозь пропитана запахом калмыцкой водки, одного из отвратительнейших напитков, какие был способен выдумать человек. Одежда и домашняя утварь калмыка никогда не моется. Она пропитана самыми различными запахами, кишит насекомыми и большею частию не снимается с тела, пока не превратится в лохмотья. Несмотря на то, что в калмыцкой юрте утварь расставлена в симметричном порядке, она поражает своею отвратительною грязью, так как, служа для разнообразнейших целей, она не знает мытья – как и самое тело ее хозяина.
В подобном же положении находится и жилище большинства северных кочевников, и по сравнению с ними юрта киргизская, кроме запаха войлока других ароматов в обыкновенное время не имеющая, где посуда и утварь постоянно моется, где в порядочных семьях хоть один раз в неделю как платья, так и тела членов семьи вымываются, конечно, произведет несравненно более приятное впечатление, покажется более благообразною. Если одежда и постели не лишены паразитов, то во всяком случае их не многим больше, чем в оседлых жильях некоторых губерний, населенных нашими соотечественниками – и во всяком случае меньше, чем у калмыков, где, как известно, пойманный паразит (вошь) отпускается в юрте на волю.
Наконец, по самой обстановке юрта киргизская отличается от тех, которые встречаешь у калмыков Астраханской губернии.
Как известно, всякая юрта (уй) состоит из деревянного решетчатого разборного остова (кереге), образующего кольцеобразную стену в вид низкого цилиндра, обтянутого со всех сторон войлоками (кииз) и покрытого сверху крышею конусообразной формы, образуемой слегка изогнутыми палками, которые одним концом связываются со стенами, другим же укрепляются к кольцу, помещающемуся в центре. Обтянутые кошмами, эти палки (уук) образуют сводообразную крышу с круглым отверстием для прохода дыму наверху (чанграк), которое по желанью может быть заткнуто 4-угольным куском войлока (тунлюк).
Когда решетки, составляющие стены юрты, и палки, образующие ее конический потолок, связаны между собою и обтянуты войлоками, юрта имеет вид приплюснутого сверху стога сена и легко 3–4 человеками переносится с места на место. Такого типа юрты свойственны всем кочевникам Турана.
Но необходимую принадлежность внутреннего убранства юрты семиреченского киргиза составляет плетенка из травы чий – Lasiagrostis splendens. Эта внутренняя обкладка стен, как бы сквозные обои, необыкновенно характерна для киргизской юрты; ее я не видал ни у астраханских калмыков, ни у калмыков, кочевавших в долине р. Текеса, где чий растет в изобилии. Длиною в человеческий рост соломины чия переплетаются различно окрашенными шерстями и образуют циновку, по внешнему виду напоминающую наши жалюзи, или деревянные сторы из спиц.
Красота узора, состоящего из сплетения шерстей красной, черной и белой, зависит от вкуса женщин, и иногда такие обои бывают весьма недурны.
Длинные зимние дни во время, свободное от хозяйственных хлопот, женщины проводят за приготовлением этих плетенок, которые служат также и для украшения дверей. Кусок войлока, подшитый чием и спущенный сверху вниз, закрывает вход в юрту и составляет отличие дверей киргизского жилья от калмыцких, всегда деревянных и двухстворчатых (юдин), которые, однако, кое-где попадаются и у киргиз.
Пол юрты бывает убран часто красивыми войлоками. Место посередине занимает котел (казан) на треноге – домашний очаг, а около стен весною без особенного порядка бывает разложена домашняя утварь, посуда (кроме фарфоровых чайных чашек китайского типа, но русской фабрикации, в виде полоскательниц), всегда деревянные седла, ягтаны, постели, а в зажиточных семьях сундуки, погребцы, самовары русской работы или татарские кунганы.
Таков общий вид юрты в будничный день. Если же ожидают прибытия гостя – дом преображается. Особенно привлекательна юрта, выставляемая специально для ожидаемого человека – чиновника или почетного киргиза. Такие юрты обыкновенно выставляют и для путешественников, если он имеет известные бумаги от местной администрации. Юрта освобождается от домашнего скарба. По стенам в виде амфитеатра развешиваются ковры яркого бухарского рисунка, стелятся новые кошмы; на почетном месте расстилаются шелковые одеяла и кладутся подушки.
Если погода не холодная, то чистая, красиво убранная юрта служит весьма приятным местом отдыха или даже занятий.
Но обратимся к женщинам, которых мы оставили за доением коров, пригоняемых вслед за баранами.
Едва только кончится доение скота, как женщины должны позаботиться о приготовлении молока впрок. Одна часть его, слегка вскипяченная в казане, немедленно выпивается членами семьи. Остальное кипятится и идет на приготовление айрана. Из саба, т. е. из большого меха, выделанного из кобыльей кожи, приливается в казан некоторое количество хранящегося в нем кислого молока, которое хорошенько перемешивают со вскипяченным и разбавленным водою, и оставляют в казане киснуть на ночь. Получившийся на другой день айран разливают в сабы "торсуки" и тулупы (меха из козьей кожи), из которых он и расходуется по мере надобности.
Более зажиточные семьи приготовляют еще следующие кушанья:
1) Масло.
2) Ак-рамчик – творог, оседающий на дно при скисании молока. Рамчик или казак-рамчик – сыр, получаемый путем свертывания кипяченого молока под влиянием бараньей брюшины. Осадок прожимают между пальцами и, свалявши в колобки, сушат на солнце на циновке из чия, обыкновенно растягиваемой в виде навеса над дверью.
3) Курт, или крут. Для получения его устраивают в земле яму, имеющую вид цифры 8. Над одним из отверстий ставится котел, в другое накладывается новое топливо и по мере сгорания дров под котлом пропихивается под него. Когда сыворотка укипит до получения густой массы, ее вынимают и высушивают, сминая в плотные комья. Крут употребляется не только как зимняя пища, но и как лекарство от одышки и тошноты при переездах по высоким горным перевалам.
Это запас на зиму. На приготовление молочных припасов – айрана, ремчика, курта – и кипячение молока у женщины уходит большая часть времени до позднего вечера.
На другой день утром опять доение скота и кипячение молока. Таким образом, сложа руки сидеть хозяйке или хозяйкам (что бывает редко, так как многоженство мало развито), приходится вовсе уже не так много времени, как то можно бы было думать.
Мужчины весною также являются более или менее занятыми. Большинство киргиз по мере возможности занимаются земледелием. Господствующими хлебными растениями в их хозяйстве являются просо и кунак – Panicum italicum, затем уже пшеница, редко рожь. В последнее время некоторые начали сеять клевер (джонушка́) Medicago sativa.
Если верить наблюдениям старожилов, нельзя не признать, что в культуре киргиз нет ничего самостоятельного – вначале они заимствовали способы обработки и растения у таранчей и сартов; теперь же русское влияние сказывается все сильнее и сильнее.
Недавно еще, говорят, просо было главным хлебным растением киргиза; наоборот, в последнее время пшеница получает преобладание, и за нею, надо думать, картофель, пока еще мало известный, войдет в употребление, по крайней мере, в некоторых волостях. Способ обработки полей пока еще чисто азиатский. Подробнее мы рассмотрим его в статье о русском населении. Пока же ограничимся упоминовением о тех чертах его, которые характеризуют чисто киргизское хозяйство.
За исключением немногих черноземных плато (кое-где на Кандык-тау) и большинства пунктов урочища Камау, где засевают влажные усыхающие низины от когда-то бывших среди песков заводей и озер и не слишком соленые такыры и побережья Или [На побережьях кое-где устроены чигири для поливки во время засухи. На других местах урочища Камау орошение не применяется ни в какое время года.] – повсюду распространена арычная система искусственного орошения [Мы разумеем хозяйство в Илийской долине. Севернее сеют хлеб и без орошения.].
Плуг, вернее, coxa, запряженная парою верблюдов, реже лошадьми или даже коровами, которыми, как известно, не брезгают и для верховой езды, – представляет из себя изогнутый кусок дерева, с одной стороны заостренный, с другой стороны тупой, посредине которого проделано отверстие для толстой палки, служащей дышлом. К этой палке веревками прикрепляется поперечная перекладина для постромок, идущих к животным.
Другими словами, это первобытное орудие вполне тождественно с тем, которое Миддендорф описывает у сартов долины Ферганы, с тем только различием, что у последних заостренный конец деревяшки вооружается насаживаемым на него железным наконечником, тогда как у киргиз этот наконечник надевается лишь при обработке особенно твердых или вязких почв. Киргизы сами не умеют приготовлять таких наконечников [некогда в Иссык-Кульском уезде кара-киргизы выделывали железо, теперь же промышленность эта брошена], в случае надобности покупают их в городах или кишляках, но обыкновенно обходятся безо всяких металлических частей. Поле ковыряется сперва в продольном, потом в поперечном направлении. Если ковырянье это произведено несколько раз – паханье считается оконченным. Иногда для пашни избирается страшно каменистая, по-видимому совершенно бесплодная почва – но искусственное орошение производит чудеса. Я не видал, чтобы употребляли удобрение. При переложной системе, число лет, которое пашется поле, неопределенно. В долине Камау мне киргизы указывали пашни, которые они пашут около 20 лет, не замечая особенного уменьшения урожайности. Показание это, однако, противоречит данным о русских урожаях, и, я думаю, может быть объяснено лишь тем, что обыкновенно поля киргизские при их плохой обработке дают урожаи сравнительно всегда низшие, чем у оседлых жителей.
По окончании обработки поля сохою, его начинают боронить.
К круглому бревну прикрепляются веревки, соединяющие его с упряжью животных. На бревно, к которому иногда прикрепляются пучки колючек, становится человек, который, погоняя животных, ездит вдоль и поперек поля до тех пор, пока не придаст поверхности более или менее ровный вид. Тогда сеют и вторично заборонивают.
Сох и борон в настоящем смысле этого слова еще почти нет в употреблении, кроме тех случаев, когда они заимствуются у русских. Эти орудия слишком дорогие для киргиза, чтобы он стал на них тратиться. Как и у русских, посев начинается с марта и тянется до середины апреля.
Поля р. Курту и у. Кона, обработанные таким образом, по словам туземцев, давали урожай сам-5 в плохой и сам-20 в урожайный год, причем поливка производилась в конце апреля и начале мая. В урочище Камау, где сеются и арбузы, урожайность, по-видимому, большая, но точных чисел от бестолковых жителей, испуганных внезапным появлением русских, добиться было нельзя.
Говоря вообще, киргизское население получает с каждым годом большее и большее стремление к земледелию. Им занимались бы они все поголовно, если б, с одной стороны, русская колонизация, с другой отдача Кульджи, лишившая нас плодородной долины Текеса и навязавшая орды голодных таранчей, занявших годные для земледелия пространства Илийской долины – не лишили киргиз годных земель и не обрекли целые области на вечное скитание по безводным пустыням Чу-Илийского водораздела, большинство пунктов которого не позволяет и думать о земледелии. Тем не менее и тут, в песках Камау и по течению речек – где только может расти хлеб, – везде появляются оазисы зелени киргизских пашен.
Жители Камау, напр., оставляют на лето там особых сторожей. В то время, как прогнанные летнею бескормицею и жарою киргизы уходят в горы – эти сторожа в песках при 40–50-градусной жаре лежат в юртах, наполненных дымом, так как стоит им только немного отойти от костра, чтобы быть атакованными мириадами желтых, больно кусающих комаров, кишащих в камышовых джунглях Или, доселе еще посещаемых тиграми. Понятно, что на такую пытку соглашается только более бедная часть населения, более же счастливые их товарищи предпринимают переселение. Вообще, не только в Камау, но и вообще в долин нижнего и среднего течения Или, киргизы держатся не долее середины мая. Затем они предпринимают вторую перекочевку – кочевку на джайлау. Смотря по температуре весны, горы освобождаются от снегов то в начале, то в конце мая. Соразмерно с этим, киргиз и располагает свои передвижения. Джайлау обыкновенно представляет из себя альпийские луга – "альпы" швейцарцев, Matten немцев; но киргизы принимают это слово в более широком смысле. Они называют джайлау также и те луга, которые простираются между лесами хвойной зоны Алатау; наконец, оттесненные в глубину степей русскими и новыми колонистами таранчами и дунганами (которые со временем будут у нас здесь играть ту же роль, что китайцы в Северной Америке), многие киргизские волости не имеют уже возможности кочевать на настоящих горных лугах. Они принуждены пользоваться такими долинами предгорий, как, напр., долина Андракайских гор или гор Хан-тау, которые не имеют по природе своей ничего общего с нагорной. Тем не менее и они носят название джайлау (яйла крымских татар). Две причины заставляют киргиз кочевать на джайлау – свежие луга альпийских высот, которыми он может заменить уже вытоптанные скотом степные пространства, и мухи, которые преследуют скот в степных долинах. Вот это-то второе обстоятельство и заставляет, по-видимому, кочевника идти на степные бесплодные откосы Андракая и Хан-тау, где хотя и скуден корм, но, благодаря постоянным ветрам, нет мух, столь несносных для лошадей.
Забота о перекочевке лежит всецело на женщине.
Баранов по условленной дороге, избранной главою семьи, за несколько часов посылают вперед. Эти животные двигаются медленно; при их бестолковости гнать их весьма хлопотливо, и потому перекочевку стараются расположить так, чтобы нагнать баранов только к концу пути. Верблюды, лошади и коровы кочуют вместе с аулом.
Во время передвижения аула отец семейства играет пассивную роль. Его дети и жена должны гнать баранов, наблюдать за табунами; он же обязан позаботиться, чтобы как следует были собраны и навьючены юрты и домашняя утварь. Женщины кочуют на особенно красиво убранных и оседланных лошадях, нередко в праздничных одеждах. Для девушек это действительно, несмотря на все хлопоты, праздничное время. Только теперь, если pater familias не особенно строгий, имеют они возможность поджигитовать на лошадях, показать свою ловкость; и вот, отставши версты на две от своих, они пускают вскачь коней, стремясь перегнать одна другую, выказать неустрашимость при перепрыгивании через арыки и стволы дерев.
Перекочевка длится иногда несколько дней, так как иной джайлау лежит очень далеко от весеннего места кочевки; между тем, ввиду строгого распределения летовок, ни один киргиз не решится остановиться на чужих местах.
Ставить юрту каждую ночь хлопотливо и после длинного пути утомительно. Поэтому ограничиваются тем, что из решеток стен, ставя их под углом подобно картам карточных домиков и покрывая их кошмами, устраивают нечто вроде tente abris для нескольких человек, где и располагаются спать (иткарка). В жаркое время предпочитают кочевать ночью. В конце мая в ночную пору с гиканьем и шумом, с ржанием и блеяньем пробирающийся по лесной тропинке аул представляет явление довольно обыкновенное. Обыкновенно сначала останавливаются в лесной зоне; позже, в июле, забираются на самые кручи к пределам альпийской растительности, на верхний джайлау.
Киргиз, достигнувший до своего джайлау, попадает в положение петербургского дачника; сыро, холодно, ветер и дождь обливают путников водою, мочат одежду и кошмы. Второпях расставляют юрту. Надо искать дров, чтобы согреться и просушиться. К счастию, в лесу они под рукою, и женщины без особых хлопот разведут огонь. Словом, первые минуты на джайлау не принадлежат к числу особенно приятных; зато тотчас по водворении наступает самое веселое и лучшее время жизни киргиза. Лошади, уже начавшие поправляться в степи, теперь окончательно входят в тело. Трудно поверить, что эти жирные красавицы с лоснящеюся шерстью, длинными гривами и гордою поступью суть те же самые лошади, которые в виде жалких и сухощавых кляч еле дотащились до степей с зимних кочевок. Теперь наступает время кумыса. Кроме кобылиц и жеребят, табун угоняется на лучшие пастбища; жеребята же остаются при аулах, привязанные около юрт. Делается недоуздок из веревок, который и надевается на голову лошади; чтобы не терло морду, веревки обматываются тряпками. За такие недоуздки животных привязывают к туго натянутым веревкам, зигзагообразно расположенным около жилья (джили).
Кобылы пасутся поблизости. Их ежедневно доят, и теперь кумыс, как весною молоко, постоянно фигурирует за столом мало-мальски зажиточного человека. С утра до вечера дует киргиз кумыс и, удовлетворяя им и голод и жажду, он мало в это время употребляет другой пищи. Только ураза кладет некоторый предел черезмерному кумысопитию, ведущему к отучнению и расслаблению членов.
Ho теперь и нет надобности в деятельности. Полевые работы окончились. Наемные работники сторожат посев; особых работ нету, если не считать стрижку овец и нехитрое дело приготовления войлоков. Последние валяются следующим образом. На плетенки из чия насыпается волос, поливаемый водою. Выровняв поверхность и придав нужную форму, чиевую плетенку свертывают трубкою, сильно уколачивают и потом катают, попеременно свертывая и развертывая прибор, пока волоса не слягутся в плотный войлок, называемый кошмою. Смотря по величине, такая кошма на месте стоит от полутора и до 4 рублей. Кроме делания кошем починяют платья, вьют веревки из конского волоса.
Но обыкновенно лето – это время визитов. Теперь ездят друг к другу в гости, теперь устраивают игры и увеселения. Летом то и дело слышишь о более или менее богатых свадьбах, устраиваемых то тем, то другим из киргизов.
О свадебных обрядах киргиз писано много. Несколько слов о них я скажу ниже, в главе о татарских влияниях в степи. Теперь же посмотрим, как встречает хозяин приехавшего к нему гостя из своих.
Хозяин, завидев знакомого всадника, выезжает к нему навстречу и провожает до юрты, после обычного селяма. К подъезжающему выбегают джигиты или сыновья и помогают слезть с лошади, которую немедленно отводят и привязывают к соседнему дому. Между тем вошедшего гостя сажают за почетное место. Жена расспрашивает его о здоровье, как личном, так и всей семьи, после чего идет хлопотать об угощении, тогда как хозяин переходит к новостям дня, которых жаждет услышать от приехавшего или не прочь сообщить сам. До сплетен и новостей киргизы большие охотники; всякая новость, как по телеграфу, облетает всю степь и, конечно, нередко искажается до неузнаваемости.
При больших съездах бывают джигитовки и борьба, но такими увеселениями обыкновенно сопровождаются только свадьбы или поминки, о которых ниже. Чаще же гость или играет, или слушает пение и игру на балалайке, отличающейся от нашей более длинной шейкою. Стихи поются по большей части импровизированные, но на известный мотив. Реже играют в тогуз-кумалак или смотрят на игры ребятишек. Карты мало-помалу начинают находить поклонников и здесь.
<…>
Но, безусловно, главным развлечением является байга, т. е. скачка. Она устраивается по какому-либо случаю.
Тут в виде призов предлагаются иногда до 100 и более лошадей. На бега высылают лучших скакунов киргизы не только соседних волостей, но даже и уездов.
Так, например, на байгу, устроенную по случаю смерти сергиопольского киргиза Сулеймана, собрались киргизы 3-х уездов.
Бега долго потом служат темою для разговоров визитирующих друг у друга киргиз.
Но наступает август. Чаще выпадает снег на горах, и холодные ветры с дождем делают пребывание на джайлау неприятным. Луга съедены или потоптаны. Урусы давно кончают жатву, пора опять за работу; надо спускаться вниз к хлебам, где остались караульщики. Происходит 3-я перекочевка из гор в степи.
Тут давным-давно уже отросли полыни и ебелек Ceratocarpus arenarius, столь любимый лошадьми. Сизым или желто-бурым морем раскинулись долины Копа, Карой, Курту, предгорья Андракая, степи приилийские. Сюда направляют свои отъевшиеся табуны киргизы; сюда же гонят они верблюдов и баранов. Мертвенная дотоле степь оживляется массою аулов; всюду слышится ржание лошадей, блеяние баранов. В это время подкочевывают близко к русским поселкам, так как, согласно распоряжению Кауфмана, киргизы имеют право пользоваться под покос сжатыми нивами русских поселенцев, редко где сеющих озимые хлеба.
На киргизских полях закипает работа. Торопятся сжать пшеницу (некоторые специально ездят жать ее в июле) и, главное, просо.
Тут же на месте их и перемолачивают. Около врытого в землю столба набрасываются снопы, по ним гоняют привязанных к столбу за веревку лошадей, и под их копытами, как под цепами, вылетают зерна из колосьев.
В наделанные за лето капы (мешки), сплетенные из волос лошадей или кендыря (Apocynum venetum – прядильного дикорастущего вида, дающего волокна лучше конопляных) насыпают зерна и везут их в аул на лошадях.
Войдите в это время в юрту. В ней почти не видать утвари; груды мешков заполняют все пространство. Это запасы зерна на целый год. Киргиз, сидевший лето на молоке, теперь становится зерноядным.
Из перемолотой (большею частью у русских) муки на бараньем сале жарится в казане так называемый боурсак. Чтобы приготовить его, валяют из муки длинные колбаски и, разрезавши их на кусочки, поджаривают на огне.
Теперь же, сварив в котле просяное зерно и поджарив, толкут его в ступе и едят то прямо, то сварив кашицу.
Иногда вторично стригут баранов, делают кошмы; собирают длинную солому чия. Доение кобыл постепенно прекращается, а вместе с тем наступают и холода, заставляющие подумать о четвертой и последней кочевке на зимовку.
Эту последнюю фазу кочевой жизни киргиза мне пришлось видеть только мельком, и то не в пределах Семиреченской области. Но ввиду того, что ее почему-то в своих описаниях всегда игнорируют путешественники, я позволю себе все-таки описать здесь, пополнив данными, любезно сообщенными мне Б. С. Сыртановым.
Устраиваясь на зимовке, киргиз первым делом заботится о том, чтобы по возможности защитить ее от холода. Юрта ставится в теплом ущелье под защитою скал в предгориях с высокою травою. Она огораживается полукруглою каменною стеною, иногда превышающею человеческий рост.
Устанавливая юрту на зиму, вкапывают ее стены глубоко в землю. Чтобы внешний воздух проникал по возможности медленнее, кошмы, которыми устлан пол, располагают так, чтобы они, заворачиваясь своими краями, образовали около стен двойной слой войлока. Теперь киргиз устраивается на оседлую ногу. Во внутренности юрты господствует большой порядок и симметрия.
Прямо против входа в глубине (ессик) у стены высокою пирамидою расставлены пестрые ягтаны и сундуки, справа, а иногда и слева от этой пирамиды развешиваются по стенам вышитые кошмы (реже ковры), под защитою которых ставят постели. Таким образом украшенное место зовется тус-киц. Казан остается посередине. Справа от входа (тöр) располагаются отделенные загородкою из чия кухонные принадлежности. Слева остается свободное место, куда во время сильных холодов ставят жеребят и телят.
Вообще, в это время юрта содержит налицо все богатство киргиза. Нередко более ценные вещи на лето оставляются на сохранение у знакомых казаков (русских), позднею же осенью их берут обратно и выставляют в юрту.
В самое последнее время некоторые зажиточные киргизы начинают устраивать себе на зиму избушки. Покуда однако это еще редкость; но по всему видно, что в зависимости от увеличивающегося земледелия начнутся и зачатки оседлости, хотя они еще не скоро, конечно, достигнут той фазы развития, какую мы видели 6 лет тому назад на Алтае в деревне Коксу, где кроме бронзового цвета лица ничто не отличало киргизских ее жителей от соседних крестьян-каменщиков селения Уймона.
Соответственно обстановке изменяется, у зажиточных семейств, по крайней мере, и пища киргиза. Мы видели, что весною и летом он питался главным образом молочною пищею; осенью ее все более и более вытесняла хлебная; зимою на первый план выступает мясо.
Весною баранов режут весьма неохотно; летом – только в особенно торжественных случаях, в будни же убивать их избегают, так как мясо легко портится и загнивает от жары. Иное дело зимою; тут можно рискнуть зарезать и жеребенка, и корову, и взрослого барана. Животных режут, вонзая нож между 1 и 2 позвонком со словами "бисмилля эраххман рахым" ("во имя Бога милостивого и милосердного") и затем сразу отсекают голову, говоря "Аллах акбар".
Так как мучить животных, по словам киргиз, у них считается за великий грех, то более фанатичные из них весьма неохотно едят мясо у русских, основываясь на том, что животное, зарезанное по русскому способу, мучается перед смертью, истекая кровью.
Часть мяса съедается немедленно или в виде вареного мяса, которое запивается бульоном (сорпа), или же из него жарится ковардак (куски мяса в сале), или приготовляется с рисом палау или биш-бармак, описываемые всеми решительно путешественниками. Остальное вешается над чанграком и коптится в дыму очага. Такое копченое мясо считается особенно лакомым блюдом и многими даже предпочитается колбасе (казы), делаемой из конского мяса.
Если прибавить к мясным значительную часть мучных блюд остального времени года, то нельзя не согласиться, что зимою пища киргиза наиболее разнообразна и питательна.
Зато зимою обстановка гораздо хуже, чем летом. Животные, оставляемые в плохо проветриваемой юрте, портят воздух. Несмотря на постоянно горящий очаг, царствует такой холод в юрте, что невозможно снять шубы. Люди теснятся у огня. Ребятишки, одетые в одни полушубки, часто на голое тело или на рубашку без штанов, греют у огня замерзшие члены, пока они не покроются красными пятнами и тело не станет, как они сами говорят, похожим на ситец.
Потом, как ни в чем ни бывало, бегут они на мороз, и надо только удивляться, как только не страдает этот народ ревматизмом при подобном образе жизни.
Тяжелую и неприятную работу женщины зимою составляет сбирание хвороста для топлива. Во многих местах близ зимовок он совершенно почти истреблен; приходится ездить далеко, что при вьюге не особенно приятно. Многие запасают на зиму сухой помет (бараний тезек), но запасов этих на всю зиму не всегда хватает. Зимою, как мы уже говорили, заняты вышиванием жалюзи из чия, починкою платья. Семья преимущественно сидит дома. Заметенная снегом юрта, полная дыму, с висящими кусками мяса у потолка, с полунагими греющимися у огня ребятишками, переносит фантазию в гиперборейские страны, в область самоедов и лопарей, заставляет забывать, что имеешь дело с сынами юга, происхождение которых сказывается в сказках и загадках, до которых такие охотники киргизы и которыми они коротают длинные зимние вечера, изощряя свою находчивость и остроумие.
Сопоставляя образ жизни и занятия семиреченских киргиз во все четыре времени года, нельзя не сознаться, что они скорее гиперборейцы, нежели жители теплых стран. Зимою на своей зимовке, весною на степном ветре, летом на джайлау – постоянно приходится киргизу мерзнуть. И летом, и в зимнюю пору не снимает он шубы. Он терпелив к холоду, но, к моему изумлению, не выносит жару. Никто в моем отряде не раскисал так скоро в жаркие летние дни, как киргизы, и русский казак – северянин по происхождению – во сто раз лучше выдерживает азиатскую жару, нежели уроженец степи – киргиз.
Но, с другой стороны, эти условия жизни не остались без влияния и на склад характера народа. Приближаясь по типу более к калмыкам, имея, за известными исключениями, вообще гораздо более монгольский habitus, чем их юго-западные соседи, киргизы семиреченские производят впечатление народа несравненно более энергичного, нежели, напр., сарты. Если dolce far niente и есть pia desideria большинства из них, то это есть скорее следствие отсутствия нужды при малых потребностях, чем врожденная апатия. Киргиз подобен почве, его питающей: по виду это бесплодная пустыня; но сумейте ее вызвать к жизни, и вы удивитесь ее плодородию.
Кочевая жизнь, постоянная борьба племен между собою, разнообразные картины природы – степной и горной, среди которых он попеременно находится, отразились на впечатлительной и живой его натуре.
Он любознателен, охотник до новостей; готов на какие угодно путешествия, если только безопасность его гарантирована; он находчив и сообразителен, но вместе с тем лукав и хитер. Я вполне согласен с г. Зеландом, что характер киргиза, всегда оживленный и веселый, незлопамятный, с оптимистическим воззрением на жизнь, умением довольствоваться тем, что имеет, принадлежит, при простодушии, гостеприимстве кочевника, к числу самых симпатичных. Я точно так же могу согласиться с ним, что он верен своему слову и честен – с точки зрения честности кочевника.
Я боюсь, что эти два последние мои замечания вызовут против меня целую бурю со стороны тех, которые путем практики путешествий по Средней Азии убедились в совершенно противуположном.
Кто не слыхал рассказов о поразительных случаях криводушия и лжи, воровства и конокрадства у киргиз? Кто не жаловался на их бестолковость, леность и трусливость?
В храбрости киргиз я не имел случая убедиться. Но остальные нападки мне кажутся далеко не справедливыми. Мне кажется, что они являются скорее следствием ложного положения, в котором находится путешественник по отношению к туземцу, нежели проистекают от мелких недостатков этих последних.
Киргиз всегда не прочь надуть, обмануть, воспользоваться правом сильного и обобрать более слабого, взять с него что-либо. Но это уже следствие дикости и неразвитости массы и качество, присущее большинству народов этой степени культуры. Киргиз только сметливее и решительнее собратов, и потому поступки его больше кидаются в глаза. Он непрям, и, уличенный на месте преступления, моментально придумает себе оправдание, предпочтет самую невероятную ложь чистосердечному признанию. Но он никаким образом не вор, и если воровством и занимаются некоторые из степняков, то число воров у них не больше, чем у русских, и, скажу, даже меньше.
С воровством, однако, не следует смешивать конокрадство, ибо оно в глазах киргиза не составляет преступления. Лошади и бараны – это богатство и слава семьи; но богатству этому может положить конец первый голодный год, первый скотский падеж. Это и есть прочный, постоянный капитал. Воруя лошадей, отбивая табун у соседа, киргиз рискует собою, ставит на карту жизнь; это род азартной игры, в которую, как в банк, можно в один день проиграть и выиграть целое состояние. Проигравший, однако, не теряет всего; он не совсем погибший человек. У него остаются средства к жизни, и от находчивости его зависит вновь столь же скоро сделаться богачом. Это внешнее богатство поочередно переходило из рук в руки, и распределение состояний в сущности являлось и равномерным, и, если хотите, справедливым, так как отбивавший табун трудился чуть ли не больше, чем тот, кому кобылицы народили табуны лошадей.
Если киргизы в каком-либо отношении недовольны русскими порядками, то именно тем, что наши законы положили предел уравнению состояний. Табуны остались за теми, кто последний их захватил; он может теперь спокойно жить под охраною русского закона; молодые и доблестные мужи, несколько ранее могшие себе не только своею отважностью составить состояние, но и прослыть героями, теперь принуждены жить в нищете, обрабатывая землю или поступая в батраки и сторожа хлебных полей.
Это поколение попробовало было воровать у русских, но закон, по которому за каждого украденного коня соседняя волость обязана заплатить его владельцу девять, сразу положил конец всяким попыткам к воровству. Если и существуют покражи лошадей, то друг у друга – у русских же воруют редко, и гораздо чаще попавшую в аул русскую лошадь берегут как зеницу ока.
Что же касается до вещей неодушевленных, то если в степи и нет той честности, что в Финляндии, то во всяком случае она и не ниже, чем в России, и во многих случаях смело можно положиться на киргиза.
Мне кажется, что впечатление воров и мазуриков киргизы производят на путешественников главным образом потому, что последние имеют дело всегда с самою испорченною, вкусившею ложной цивилизации частью населения – с делегатами уездных правлений и так называемых "почетных" киргиз, с официальными переводчиками, которые в большинстве случаев мошенники ex professo. Ha эти должности многие порядочные киргизы не идут вовсе, так как должности эти связаны со многими соблазнами и подкупом. Умышленно запутывая ради своих выгод отношения, они являются источниками недоразумений между туземцами и русскими. Благодаря им, действительно, нередко от туземца не добьешься слова истины, и он будет вам лгать и надувать вас на каждом шагу. Но вникните в суть дела, и вы убедитесь, что поступки эти говорят только в пользу сметливости дикаря, и что даже и при более гуманном обращении он вправе поступать таким образом.
Приезд русского тюре в аул для населения глухой степи или горного ущелья есть явление необычное. Если принять во внимание, что в глазах киргиза тюре будет тот, кто носит партикулярное или военное – словом, не крестьянское платье, если вспомнить, какого рода тюре бывают на наших далеких окраинах, то не будет особенно странно, что киргиз в душе, по крайней мере, не особенно обрадуется подобному визиту.
Достаточно повторить всем известный в Семиречье и приводимый г. Никольским случай, как переодетый казак с листком "Областных ведомостей" в руках собрал подать в пользу своего кармана в размере нескольких тысяч, чтобы понять, что могут проделать с кочевниками такие тюре там, где еще недавно, к счастию, примерно наказанное, административное лицо пользовалось jure primae noctis у всех хорошеньких киргизок.
Неудивительно поэтому, что раз появится на горизонте тюре, главное богатство киргиза – лошади и верблюды, а кое-где у кара-киргиз и женщины, прячутся с глаз долой.
Немедленно из аула посылается гонец к табунщику, и через какой-нибудь час и лошади, и верблюды исчезают неведомо куда, кроме двух-трех хромых кобыл, которые будто бы и составляют единственное достояние бедного аула. И только тогда, когда население убедится в полнейшей безопасности, невесть откуда являются опять и женщины, ведущие под уздцы верблюдов и табуны.
Понятно, что при этой сумятице, если еще джигиты или казаки подадут еще какой-нибудь повод ожидать дурных последствий вашего визита, население почтет своим долгом на любой ваш вопрос ответить так, чтобы он был возможно далее от истины. Поневоле приходится вперед посылать джигитов с предписаниями, которые, захватив табун еще на месте, согласно предписаниям берут вьючных животных и вожаков. В этом случае киргизы всегда послушны бумаге; они большие законники, и никогда, ежедневно почти меняя лошадей и вожатых, у меня не было случая недоразумения по поводу лошадей, желания увильнуть от неприятной повинности.
Но кто бы вы ни были, чиновник или хохол, казак или татарин – тюре или байгуш, вы встретите хороший прием в юрте киргиза; вас угостят всем, чем можно, и если налицо ничего нет, достанут из соседнего аула.
Я сам был свидетелем, как 6 мужиков пришли в юрту бедного киргиза и немедленно стали просить кумысу. Кумыса у хозяина не было; его, однако, послали версты за 3 к соседу и он вернулся от него с полным торсуком; крестьяне эти не были ему знакомы и видели его в первый раз. Нечего и говорить, что о вознаграждении никогда не бывает и речи.
Раз киргиз убедится, что ему ничего не угрожает неприятного, он всегда охотно дает толковый и точный ответ.
При веселом и уживчивом нраве, постоянно болтливый и оживленный, киргиз еще совершенный ребенок – дитя природы во многих отношениях. Относясь к нему с этой точки зрения, можно избегнуть всякого недоразумения. С ним отнюдь нельзя допускать фамильярности – иначе она будет принята за слабость и послужит поводом к нахальству или обману, по меньшей мере эксплоатации.
Этим я, однако, вовсе не хочу сказать, чтобы киргизы требовали строгого и сурового обращения, которое проповедуют многие путешественники. При твердости и умелом обхождении никогда не приходится пускать в ход нагайку, столь любимую у нас на Востоке, и это скорее недоразумение, вызванное самими путешественниками; туземцы, прекрасно знающие силу наших законов, вовсе не вынуждают прибегать к этому гнусному орудию [я видал в степи киргиз, которые именно вследствие чересчур частой нагаечной практики над ними так же испортились, как портятся забитые дети от слишком частых телесных наказаний].
Без повода со стороны вашей, при знании условий степи и ее жизни, я опять повторяю, не приходится иметь дело с этим орудием; но обыкновенно знание местных условий никогда не бывают настолько велико, чтобы путешественники лишили себя удовольствия самовольной расправы, тем более что расправа подобного рода, с одной стороны, сразу кладет конец выходкам зазнавшегося или непокорного субъекта, с другой же стороны, сходит обыкновенно безнаказанно, так как киргиз, не обладая злопамятством татарина, нередко на другой же день после порки является вашим другом и приятелем.
Это обстоятельство, вероятно, и делает поступки наших "цивилизаторов" далеко не похожими на те, каких можно бы было ждать от представителей гуманного и просвещенного Запада.
Но я отклонился несколько в сторону от характеристики племени.
Несмотря на указанные взгляды на честность, киргиз твердо держит данное слово, большею частию честен в денежных сделках – и я не слыхал от местных обывателей, державших у себя в услужении киргиз, жалоб на нечестность; напротив, киргиз-слуга привязывается к своему хозяину, которому служил долго. Только слабость в обращении ведет иногда к злоупотреблениям.
Поэтому более крупными недостатками народа я считаю его мелочное честолюбие, властолюбие, хвастовство и страсть к преувеличениям и сплетням, при стремлении возможно большую часть времени, если только позволят обстоятельства, проводить в dolce far niente.
Эти-то качества и являются причиною целого ряда печальных явлений, замечаемых в народе.
Будучи патриотом, имея национальное сознание и гордость, любя свое киргизское и не отрекаясь от него нигде, киргизы тем не менее между собою находятся в постоянных ссорах.
Киргизы двух соседних уездов, не говоря уже о киргизах и кара-киргизах, находятся, несмотря на объединяющее действие русского законодательства, все еще в довольно враждебных отношениях. Широкие пространства прекрасных пастбищ нередко отделяют крайние кочевки киргиз-казаков от кара-киргиз или киргиз верненских от семипалатинских, и никто не решается пасти свой скот на этих пастбищах, из опасения, что его немедленно угонят соседи. Киргизы джаркентские, напр., весьма неохотно едут одни к кара-киргизам иссык-кульским, так как им всегда угрожает опасность быть ограбленными этими последними, и наоборот, несмотря на то, что между ними нередки брачные союзы.
Ни один выбор должностного лица из киргиз, как, напр., пятидесятника, волостного управителя, большею частию не обходится без подкупов, и место, обошедшееся иногда очень дорого, счастливый обладатель его старается окупить, пользуясь всяким случаем пополнить свои карманы. А подобных случаев как при сборе податей, так и при массе других отношений к населению – множество. Но иногда человек более честный, исключительно ради честолюбия, разоряется и делает всевозможные гадости своему предшественнику только чтобы получить его место. Кандидаты волостных управителей особенно отличаются в этом отношении, стараясь как-нибудь спихнуть старшину. Знаки отличия также очень ценятся населением, равно как и все то, что дает какой-нибудь повод похвастаться перед кругом слушателей своими подвигами или знаниями.
Играя на этой струнке народа, в последние годы со времени прихода русских, татарам удалось сделать громадные успехи в деле насаждения казанской культуры среди населения; они грозят в будущем сделать киргиз совершенно татарами.
Недавно еще киргизы, погруженные в баранту и междоусобия между племенами, не могли и думать о грамотности. Ученый мулла был между ними редкостью. Сами они магометанами были только по имени, и сами русские, вообразив их таковыми, своим обращением содействовали утверждению ислама.
Чуждый доселе фанатизма, киргиз, однако, как и естественно ожидать, начал совершенствоваться в понимании догматов своей религии, и широкий путь в этом направлении ему немедленно открылся, как только край был умиротворен настолько, что кровопролитные стычки стали немыслимы. Обратившееся к мирным занятиям население стало думать о науке, и татарская грамота и связанные с нею суеверия, с необыкновенною быстротою вытесняя суеверия туземные, стали делать быстрые успехи в степи, делая киргиза и по складу и по воззрениям схожим с татарином, которого он, следуя преданиям, и называет своим старшим братом.
Побывший хотя немного в учении киргиз становится необыкновенно высокого о себе мнения; он старается повсюду показать перед другими свои познания и пристыдить невежество сверстников.
Он уже более фанатичен, чуждается русских обычаев и теряет многие симпатичные черты своих менее ученых сотоварищей.
Но все окружающие его, завидуя его познаниям, желают сами получить их еще в большей степени.
Отец, который, следуя шариату, обязан дать своему сыну хорошее воспитание и по возможности обеспечить его, подчиняясь неотступным просьбам, а иногда и по личной инициативе, отдает его в обучение к мулле.
В громадном большинстве случаев, подобным муллою бывает грамотный казанский татарин или сарт, набедокуривший в городе и принужденный бежать от преследования в степь. Скрывшись в среде киргиз, он может считать себя в безопасности. Такого рода проходимец снискивает себе пропитание в степи, обучая ребят и получая за то как денежное вознаграждение, так и стол и кров у их родителей. Понятная вещь, что он заинтересован в том, чтобы сделать курс обучения возможно более длинным, и проходит нередко более года, прежде чем мальчики, вообще говоря, весьма способные, усвоют себе кое-как процедуру чтения. Собирая по нескольку ребятишек вместе, такой мулла устраивает кочующую школку, которая и следует за движениями аула.
Система преподавания обыкновенно следующая: сначала изучают арабский алфавит, начертание и наименование букв, число точек, присущих той или другой букве. Затем заучивается значение других знаков, ставящихся над буквою и заменяющих гласные. Все это делается в зубрежку в таком роде: "Элиф с астыном – сверху a – алиф с истыном и, элиф с запятой у, би с астыном ба, би с истыном би, би с запятой бу и т. д.". Затем затверживаются значения других знаков.
Как должны ломать язык дети, можно видеть из примера:
Вместо того, чтобы объяснить, что две черточки, ставящиеся над или под буквою, означают, что ее надо произносить так, как будто за нею стоит слог "ан", "ин" или "ун", смотря по тому, сверху или снизу стоят эти черточки и есть ли при них запятые, учитель заставляет говорить скороговоркою: "Алиф иксун ан, алиф иксун ан алиф икстур бан би к’иксун бан, би иксун ан би икстур бан" и т. д. до конца алфавита.
Дети учатся долго и без всякого понимания, все вслух перекрикивая друг друга, почему магометанская школка похожа на жужжащий улей пчел [Подобное же впечатление производили на меня младшие классы бухарских мадрэссе. Жужжание учеников, вылетавшее из открытых окон, слышалось за много шагов до училища.].
Когда наконец алфавит со всеми астынами и истынами заучен – приступают к чтению.
Оно идет также страшно медленно: ученик должен, прежде чем произнести слог или сложить слово, произнести всю тарабарщину, присущую каждой букве. Ввиду того, что молитвы, которые составляют предмет чтения после азбуки, затверживаются по строчкам, вернее предположить, что ребенок скорее запоминает их наизусть, чем выучивается читать. Это тем вероятнее, что мне приходилось самому видеть киргиз, бегло читавших знакомые места, но затруднявшихся разбирать новые страницы.
Обучение в громадном большинстве случаев ограничивается чтением. Заучивают заупокойные молитвы, молитвы о болящих, свадебные. Потом изучают книгу Гафтиак, за нею лучшие грамотеи переходят к Корану. Все эти книги написаны на арабском языке, непонятном для большинства учеников, а зачастую и для учителя. Из известных мне грамотеев никто не мог мне как следует перевести прочитанного. Хорошие чтецы читают книги свои нараспев, т. е. точь-в-точь как у нас читают Псалтырь, роль которого у киргиз во всех отношениях играет Гафтиак. Книги светского содержания пока еще мало распространены в среде киргиз. Изредка, однако, попадаются казанские издания на татарском языке, еще реже самаркандские жития и бухарские книги.
Из произведений киргизских особенно интересны и пользуются популярностью книги: "Боз джигит", "Таргынак-батыр", "Кози Курпыш – Боянды". Попадается нечто вроде исторических рассказов, где исторические события перемешаны с самыми невероятными легендами. Эта своего рода лубочная татарская литература – слабое подобие нашей московской – заслуживает большого внимания и подробного изучения. К несчастью, большинству русских она совершенно неизвестна.
Научившийся читать киргиз уже зовется муллою. Гораздо реже он научается читать и считать. Вместе с грамотностью он усваивает от своего учителя множество предрассудков, приобретает большую долю фанатизма, отвращение от христианских и русских обычаев и громадное самомнение.
Грамотный киргиз в русском поселке держит себя совершенно иначе. Подобно еврею, особенно в обществе своих, он считает за грех есть мясо, если животное зарезано не магометанскою рукою. Он не только не ест, как и всякий другой киргиз, свинины; он чуждается русского жилья, боится в нем бывать потому, что поблизости ходит чушка, что его могут угостить водою из арыка, из которого пило это животное. Нечего и говорить, что к духовенству нашему такие субъекты симпатии особенной не питают. Впрочем, этим до сих пор только и проявляется фанатизм киргизского муллы, и к чести населения надо сказать, что в краю здешнем крест и полумесяц живут в таком мире, о каком не может и мечтать Западная Европа.
Но так или иначе, однако культура, вносимая в степь татарскими просветителями, не принадлежит к числу блестящих и особенно удобных для русских интересов. Между тем мы, русские, делаем до сих пор еще очень мало для изменения порядка вещей в степях.
Все, что сделано до сих пор на киргизские суммы, собираемые с народа на его образование, это учреждение в Верном, Копале и Караколе пансионов, где обучают киргиз русскому языку и вообще дают образование такое, после которого с грехом пополам можно поступить в гимназию. Но в пансионах этих не обучают киргизской грамотности. Сколько киргиз ежегодно обращаются с просьбою поместить сына в подобный пансион, но всегда, узнавая, что здесь детей не учат читать по-арабски, отказываются, предвидя, что сын будет оторван от всего своего и что, при всех его знаниях русских наук, он будет невеждою в области знаний, распространенных и уважаемых в степи.
Киргизские муллы отнесутся к нему с презрением, и товарищи всегда отзовутся о нем как о человеке, ничего путного не знающем. Такого мнения они не только о пансионерах, но и о гимназистах.
Таким образом, пансионы ни коим образом не служат рассадником просвещения по степи. Сюда отдает детей только бедняк, которому некуда их девать. Единственный исход такому пансионеру это идти в переводчики; так направляет их и пансион. Немногие поступают в гимназию, где нередко не только не уступают русским в успехах, но нередко и превосходят последних, особенно по математике.
Но это уже люди, оторванные от степи. В среде же степных грамотеев – читающий по-русски есть величайшая редкость, пишущих нет почти вовсе. Между тем 25% верненских киргиз читает по-арабски. Хотя часть киргизских денег, говорят, идет на поддержку русских школ, ввиду того, что они посещаются и киргизами, однако число учеников из туземцев крайне невелико, и отдают туда они в высшей степени неохотно; почему – это будет видно из рассмотрения взаимных отношений различных национальностей степи.
Все эти явления весьма грустны, особенно ввиду желания киргиз получать образование и настоятельной потребности более близкого знакомства с русскою культурою. Между тем помочь беде было бы очень легко, открывши курсы киргизской грамотности при имеющихся пансионах и дав хрестоматию на киргизском языке, вроде имеющихся на русском языке, дабы познакомить грамотеев хотя с элементами истории и географии. Охотно читая в юртах вслух, киргизы быстро распространили бы эти знания по степи.
Влияние русских гораздо более действует не школою, но непосредственным сношением с поселенцами.
Киргизы поступают в работники; тут они быстро усваивают язык и обычаи, и теперь в Верном масса народу из киргиз прекрасно говорит по-русски.
Но это влияние ничтожно в сравнении с влиянием татар или сартов. Татарская культура сказывается и в отношении костюма, и в уничтожении многих древних полуязыческих обрядов и суеверий.
Как известно, костюм киргиза состоит из рубахи с широким воротом, на которую надевается халат, панталон, сапогов с умеренно длинными голенищами и слегка загнутыми (у кара-киргиз) носками, шубы (ток), ракшина, надеваемого на бритую голову, зимою малахая, летом шапочек различного покроя. Кроме того, часто можно видеть киргиз в шелковых безрукавках – камзаль.
Костюм женщин в сущности весьма похож на мужской. Только белое белье чаще заменяется кумачовым и на голове носится особый белый убор, по виду крайне напоминающий головной убор жен ветхозаветного Востока. Убор этот называется киимшек джалвлук; поверх него на затылок кладется 4-угольный кусок полотна, чюмерек.
Женщины, повсюду более консервативные, чем их мужья, сохранили до сих пор тот же древний костюм, и весьма немногие, подражая татарам, подумывают о закрытии лица – обычае, столь не подходящем к их образу жизни.
Но у мужчин нововведения моды делают большие успехи. Ичиги и бешмет чаще и чаще попадаются на глаза по мере того, как вы из глухих уголков степи станете приближаться к культурным оазисам. Рядом с этим изменяется и взгляд киргиза на многие обряды и обычаи, завещанные предками. Слабые следы их сохранились лишь в обрядах лечения, свадебных и погребальных, при некоторых обычаях судопроизводства.
Зеланд в своем этнологическом очерке особенно напирает на тот факт, что у киргиз лечение болезней, как и у многих народов, олицетворяемых в виде живых существ, основано на наговорах обрядового характера. Правда, эти наговоры имеют у этого народа некоторое значение, так как около больного собираются близкие ему люди и поют особого содержания песни для отогнания болезни; однако рядом с этим в народе существуют знахари и знахарки, которые с большим успехом пользуют как людские, так и скотские болезни.
В противоположность кара-киргизам, киргиз-казаки имеют обширные сведения в деле распознавания степных и горных трав. Не говоря о кустарниках, большинство трав имеет свои названия. Они между ними насчитывают массу лекарственных, равно как и вредных для людей и скота; они строго отличают даже целые естественные группы.
Так, Cruciderae (крестоцветные) носят название читыр, причем роды различаются так: ак-читыр, дла-читыр и т. д. Papilionaceae (мотыльковые) – это джонушка. Их насчитывают до 50 видов: коп-бас-джонушка, кок-бас-джонушка, сир-бас-джонушка, просто джонушка и т. п. Кустарники, однако, делают из этого правила исключение, ибо каждый имеет особое имя. Так, Caragana frutescens зовется караган, Caragana jubata – тюе куйрюк, Halimodendron argenteum – чингиль и т. п. Точно так же, злаки делятся на метельчатые и колосистые – бидаэк. Ковыль – куде и типчак (Festuca) – битэге носят собственные названия, так как имеют особенно важное значение для хозяев-скотоводов.
Мы не будем входить в тонкости киргизской номенклатуры, отсылая читателя к нашим геоботаническим исследованиям Илийского бассейна, и переходим прямо к вопросу о пользовании этим травами. По преимуществу пичкают настоями и отварами. Так, от лихорадки дается отвар головок Artemisia; кашляющим баранам дают настой из зерен кок-мия (Sophera alopecuroides); для верблюдов – кипятят кору карагайника (Pinus Schrenkeana). Вместо чаю и при трудных родах пьют Sanguisorba alpina.
Ревень-раваш кроме послабляющего и вкусного кушанья дает киргизу красную краску для полушубков и "кереге". Иссык-кульский корешок, или уукоргаенн, прославился на все Семиречье своими ядовитыми свойствами. Его порошком или отваром (decoctum radicis Aconiti napelli) отправлено на тот свет немало жертв ненависти, ревности или несчастной любви. От него остерегают даже скот, хотя бараны нередко делаются его жертвою. Иногда, однако, их удается вылечивать, наливая в рот холодной воды (?!).
Киргизская медицина заслуживает большого внимания; но ввиду того, что скоро должна появиться специальная монография по этому вопросу, я ограничусь лишь приведением одного примера лечения, с достаточною ясностью иллюстрирующего все умение знахаря упростить до возможной степени способ лечения. Я разумею лечение сифилиса.
Больному скатывают шарики из смеси ртути с хорошо истертою мякотью изюма. Такими пилюлями кормят человека около месяца каждый день, начиная с 1 пилюли и увеличивая прием каждый день на одну.
Когда пациента доведут до такого состояния, что у него зашатаются зубы и станут вылезать волосы, перестают давать лекарство. Больного кладут под шубы и не позволяют есть ничего, кроме бараньего бульону. Ему целые две недели нельзя двигаться с места; даже необходимые потребности он должен совершать здесь же. Заставляя его постоянно потеть и держать строгую диэту, киргизам удается выгнать ртуть и излечить больного.
Вследствие ли удачи лечения или от других причин, встречать сифилитика в степи приходится сравнительно редко, и 25% больных, даваемые г. Зеландом, мне кажутся, по крайней мере для киргиз-каза́ков, чересчур большим.
Из немногих приводимых нами примеров, нельзя не видеть, что киргизы при лечении вовсе не ограничиваются одними обрядами, у них есть и научная сторона лечения. Но нельзя отрицать, что и обрядовая сторона имеет еще до сих пор большое значение.
Опишу в виде примера наблюдавшийся мною случай лечения укушения змеи, практикуемый не только по отношению к людям, но также и к животным.
Знахарки перевязывают укушенное место тремя нитками, желтою, красною и зеленою, и не переводя духу перебирают имена змей. Змеи же, по поверью киргиз, имеют каждая свое собственное имя, подобно людям. Надо заметить, что людские имена здесь крайне разнообразны. Хотя ученые киргизы и смеются над древним обычаем давать имена по первому слову, услышанному после рождения сына, однако обыкновение это еще сильно распространено в степи. Имена киргизские вследствие этого крайне своеобразны. Рядом с Ахметами, Садаками, Омараыи и Латифами магометанских святцев постоянно слышишь Тайльбаев, Майльбаев, Аргалбаев, Тезеков (от "тезек" – навоз), Кудай-Бергеней и мн. др. Я знаю нескольких Сассыков ("вонючка"), названных так вследствие маленького приключения, случившегося вскоре после рождения, знаю одного киргиза, которого звали Сапог, так как это русское слово было первым, услышанным после появления на свет младенца, наконец, в Верненском уезде есть киргиз, 7 сыновей которого носят имена семи дней недели.
Но обращаюсь к знахарю, заклинающему больного. Он должен до тех пор перебирать имена змей, пока на язык не попадется имя змеи, укусившей больного. Если имя произнесено правильно, больному немедленно становится легче.
Рассказывают, что один укушенный в шею уже совершенно задыхался от опухоли; знахарь сказал: "Пуговица", указывая на ворот больного, чтобы его расстегнули, но Пуговица и было имя змеи, вследствие чего больному немедленно стало легче.
Пока творятся заклинания, наливают чашку воды и туда кладут бараний помет. Эту воду разбрызгивают по юрте.
В то же время женщины поют песни для отогнания боли. В них избегают назвать болезнь или причину ее собственным именем и обходятся обиняками.
Поэтому песни выходят вроде следующей:
Бадэк ауру тау басынын согады карадаул
Бадэк бастан джесыр катын джнлайды балам джаетан
Бадэк кетын барады кургут аман
Джюгун ала джюгурджи кургатаман
Джюгун ала джюгурдым ат катаман
Кудай онлап бадыкты колгаберсе
Ипересал каперды от катаман
Бадык кетен бараде от катаман
Серкум ардан чечамын саболасын
Арьяйдай ак сыркенын муюзи карагайдай
Ау бедык – кöш.
Приблизительный смысл этой песни такой:
Больной, ты болен от вихря, пронесшегося с гор;
Уже плачет вдова о своих маленьких детях;
Ибо ты близок к могиле.
Но проворно вскочив, побегу я за лошадью
Чтоб с Божьею помощью бросить в огонь, побороть злую болезнь.
Она уже бежит.
Арьяйдай белый козел с рогами, подобными сучьям леса
Прощай болезнь.
Больные киргизы уверяют, что от подобного пения болезни становится значительно легче.
Обращение к арьяйдаю – мифическому имени, объяснить которое мне никто не мог, есть отголосок древнего язычества. Подобные же отголоски можно найти в обрядах, творимых во время годин бедствий или падежа скота над баранами. Обыкновенно это совершается под особенными деревьями, особенно почитаемыми киргизами. У киргиз-казаков есть, говорят, такое дерево – Динодди – на Или; мне приходилось видеть другое такое дерево у кара-киргиз на р. Туп, почему и предпочитаю дать здесь описание последнего.
Среди степи, где не виднелось вблизи ни одного кустика, близ ручья возвышалась ива, крайне оригинальной формы. Это было довольно высокое и необыкновенно красивое дерево. Его прямой ствол был увенчан совершенно правильною круглою кроною листьев, свешивавшихся с густых гибких ветвей. Самый ствол, казалось, состоял из множества тонких прутьев, завитых друг около друга спиралью, подобно тому, как завиваются проволоки толстых железных канатов.
Такое оригинальное одиночно стоящее дерево обратило на себя внимание кочевников кара-киргиз. Пораженные его формою, они его считают почти святым. На его ветви вешаются ноги и головы умерших самых знаменитых скакунов, а в плохие годы загоняются сюда стада баранов, и ночью читаются молитвы об избавлении от бедствий. Киргизы Илийской долины, говорят, при этом зажигают вокруг дерева свечи, закалывают барана, которого и съедают под утро.
По-видимому, такие деревья встречаются и в других местах Семиречья. На эту мысль наводят, напр., названия урочищ вроде Аулиэ-Агач, т. е. "святое дерево". Эти деревья, говорят, особенно чтились в заячьем [Еще Левшин в своем описании Киргизских степей говорит о том, что года у киргиз сгруппированы в 12-летия, в которых каждый год носит название какого-нибудь животного, как то: лошадь, заяц, тигр, табун и т. д.] году, когда был такой сильный падеж скота, что оставил память по себе и до настоящего времени. Они, по обрядам, с ними связанным, несомненно являются остатком древнего шаманства, и вместе с повериями о людях, могущих низводить на землю дождь, и немногими обычаями при погребении, представляются следами исчезающего язычества. Свадебные обряды почти уже не носят на себе этих следов. Они были достаточно хорошо описаны моими предшественниками, и я не буду останавливаться на них долго.
Как и у сартов, помолвка и обручение производятся иногда еще во время раннего детства. Как и у киргиз Малой орды, вносится бас-яхши и аяк-яхши со стороны свата. Калым обыкновенно состоит из 47 голов крупного скота, почему, когда у киргиза родится дочь, к нему приходят с поздравлением, говоря: "Крк-джитте" – т. е. "С сорока семью!" Впрочем, pater familias бывает несравненно более доволен, если у него рождается наследник, а не наследница. При расстроившемся браке калым возвращается, но зачастую в случае смерти жениха невеста его, за которую заплачен калым, достается его брату или ближайшему родственнику. Многие смотрят на уплату калыма как на покупку невесты. Это далеко не всегда так. Часто случается, что уборы невесты и вообще празднование свадьбы родителям невесты обходится гораздо дороже, чем самый калым – и это не смотря на то, что у киргиз-казаков женщины, вообще говоря, очень дороги, особенно по сравнению с китайскими сартянками, которых в Аксу и в Учь-Турфане, говорят, можно получить, заплатив калыму 7–12 рублей.
Обыкновенно начало свадебного празднества открывается бегом с призами; затем съехавшиеся разодетые гости угощаются чаем и различными кушаньями. Девушки в это время сидят в отдельной юрте; в их толпе где-нибудь в углу скрывается невеста, тогда как одна из ее подруг, одетая в подвенечное платье с высокою конусообразною шапкою на голове, с рядом жемчужных или других украшений, целыми гирляндами свешивающихся с этой шапки на плечи и грудь, ходит между гостями – с целью показать убор невесты (сау-келе).
После бега обыкновенно бывает джигитовка с "тасканием козла". Животному отрубают голову, и ловкий удалец, схватив туловище за ногу, бросается вскачь по степи. За ним летят вдогонку человек двадцать всадников и наперерыв стараются вырвать у него из рук козла. Но ловким маневром он высвобождает его из рук противников и летит далее. Игра продолжается до тех пор, пока кто-нибудь не вырвет у него животное и, ускакав от преследования товарищей, не бросит в условленную юрту, хозяевам которой играющие должны заплатить дань, если желают продолжать джигитовку. При всей видимой незатейливости игры, она требует умения владеть лошадью, ловкости и большой физической силы.
После джигитовки бывает борьба силачей – кто кого повалит, причем остальная публика становится вокруг борющихся и криками одобряет победителя. Под вечер ставится большая юрта; туда входят девушки и садятся попарно. Молодые люди садятся снаружи. Кошмы стенки юрты поднимаются и, отделенные загородкою (кереге), они могут видеть друг друга. Дуэт из девушек поет стихами вопросы, на которые импровизированными же стихами должны отвечать молодые люди. Тут им предоставляется случай показать и свое остроумие, и находчивость, и уменье владеть языком, которое так ценится в киргизском народе.
Так как пение это происходит у всех пар зараз, то только четверо из сидящих – двое молодых людей и две девицы – могут слышать друг друга; пение же всей массы сливается в один неопределенный шум.
Обряд венчания совершается как у татар, по магометанскому закону, на второй день, и ничего особенного не представляет.
Многоженство не составляет обыденного явления в степи. Жены редко живут в мире; кроме того, обыкновенно для каждой жены нужна бывает особая юрта, особая утварь, что для киргиз, которых я не могу назвать народом богатым, далеко не всегда возможно.
Рождение сына празднуется обыкновенно более торжественно, нежели рождение дочери; если последних много, то этому обстоятельству не особенно рады. Подобно тому, как у сартов, новорожденный укладывается в особого рода лубочную колыбельку, которая ставится где-нибудь в юрте. Точно так же и здесь, как в Бухаре, чтобы не приходилось часто менять белье новорожденного, ему на член надевается особая трубочка, по которой моча стекает в особое отверстие на дне люльки.
Ребенок, начавший ходить, предоставляется сам себе; впрочем, сравнивая мои наблюдения с данными о сартовских детях, собранными г. Наливкиным, я нахожу, что родители к ним гораздо внимательнее, чем у оседлого населения, и отношения детей лучше. Однако как там, так и тут молодое поколение обладает богатым словарем самых разнообразных ругательств.
Похороны совершаются без особой пышности. Обыкновенно над зарытым в землю, с лицом, обращенным к западу, покойником, кладется ряд еловых балок, над которыми накладывается пирамидообразно куча камней.
Реже, во избежание нашествия волков, могущих вырыть труп, место могилы огораживается глиняным превышающим человеческий рост забором, обыкновенно 4-угольной формы. Это так называемый муллушка.
В прежнее время над могилами героев воздвигались целые здания в восточном стиле, по habitus'y напоминавшие мечети.
Внутренность их расписывалась изображениями зверей, охотничьих принадлежностей, реже людей. Из таких муллушек особенно замечательны две: одна близ Кастэкского перевала – по своим рисункам, другая около села Преображенского на озер Иссык-Куле; она выстроена из 4-угольных кирпичей, находимых в изобилии в развалинах укрепления на берегу озера.
Теперь муллушки строятся реже, и надо думать, что будет скоро уничтожены изображения и на старых, так как по мере своего ознакомления с магометанством киргизы начинают к подобной надгробной живописи относиться весьма недоброжелательно. Обычая выставлять куклу в юрте покойника нигде мною замечено не было, хотя, говорят, у северных киргиз он еще кое-где совершается. Но и доселе юрта покойника почти повсюду убирается коврами, а через год устраиваются поминки. Родственники, обнимаясь, плачут об умершем; гости, подъехав на некоторое расстояние к юрте – пускают лошадей в карьер с криками: "брат мой, брат мой!" Кроме того, на поминках нередко, подобно тому, как на свадьбе, устраивается бег. Замечательно, что гости, приехавшие на поминки, имеют обыкновение привозить кумыс или айран с собою.
Конусовидные кучи камней, служащие надгробными памятниками у киргиз, с течением времени заносятся землею – и тогда становятся необыкновенно схожими с древними курганами, с которыми их и немудрено смешать, при их необыкновенной многочисленности и разнообразной величине. Раскопки, мною произведенные близ Сан-таса и в верховьях Чалкодю-су и Текеса, показали, что по крайней мере многие из многочисленных курганов долины, местами превращающих ее в настоящее кладбище, несомненно подобного происхождения.
Но в долине Иссык-Куля, около Заилийского Алатау, есть курганы более древние. Они вытянуты рядами, занимают более возвышенные части перевалов, по большей части господствуют над местностью.
Сравнительно редко на них, большею частью попарно, попадаются иногда грубо, иногда более изящно сделанные из гранита каменные бабы. То попадаются едва заметные высеченные на камне черты человеческого лица, то, напротив, целые фигуры, изображающие человека в колпаке, с чашею, прижатою к груди, и с мечом за поясом.
Такие бабы есть около Иссык-Куля близ Преображенского, есть они на горах Кандык-тау и около Балхаша.
Эти бабы нередко находятся в связи с довольно здесь распространенными изображениями на скалах. Такие изображения попадаются близ урочища Дала-кайнар, между горами Хан-тау и Андракай, и особенно много в горах Кандык-тау в урочище Ой-джайлау, в верховьях речки Узун-су.
Тут попадаются всадники, вооруженные луками и стрелами; другие держат в руках длинные копья с значками и имеют у пояса кривые сабли. Их длинные одежды напоминают халаты. Сцены представляют чаще всего охоту. Люди всегда окружены оленями, архарами, лисами, тиграми, кабанами и какими-то очень крупными животными с толстым пушистым хвостом и клыками, подобными мамонтовым; в ущелье попадаются также изображения верблюда – именно, двугорбого. Рисунки грубы, полустерты; гранитные скалы, на которых они изображены, подвергаются разрушению, и, надо думать, если археологи не поспешат заняться изучением этих остатков, они скоро бесследно пропадут для науки.
Замечательно, что при этих изображениях я нигде не встретил надписей; наоборот, везде необыкновенно характерными являлись изображения козлов с большими загнутыми на спину рогами, вроде тау-теке, ныне живущего в горах. Эти животные или в одиночку, или целыми рядами один за другим, подобно тому, как они располагаются, пробираясь по горным тропинкам, почти постоянно сопровождают все изображения на скалах.
Исключения из этого правила составляют впервые найденные и срисованные экспедициею П. П. Семенова изображения божеств в Илийском ущелье. Этот так называемый Тамга-тас знают все киргизы. Рисунок его хранится в Императорском Русском географическом обществе.
Эти остатки древности, равно как и развалины укреплений по берегу Иссык-Куля, являются довольно загадочными. Они свидетельствуют о существовании здесь в давно прошедшие времена народа несравненно более культурного, чем киргизы.
Этот народ, судя по сосудам, найденным в Иссык-Куле и до сих пор в пренебрежении валяющимся вместе со всяким хламом в сарае новостроящейся обители близ села Преображенского, употреблял для своих изделий медь и глину. Осколки черепков от подобной посуды были мною найдены и в развалинах укрепления близ Преображенского. Здесь в 4-угольном пространстве, обнесенном глубоким рвом и остатками глиняной стены, найдены были каменные бабы, масса костей человеческих и животных, угли и черепки глиняных изделий. В этом месте из озера выбрасывает волнами много черепов, а рыбаки из поселенцев находят различные вещи, преимущественно медные. Так, напр., был найден громадной величины медный котел на ножке, крайне напоминающий по своей форме те, которые нарисованы при описании минусинских древностей; затем тут же был выловлен изящной работы сосуд вроде низенького самовара без трубы и крана. На нем были узоры, и он еще сохранил следы серебра, которым он был покрыт. Этот сосуд почти тождествен с так называемыми "самоварами", и доныне употребляемыми у таранчей и сартов, т. е. сосудами, где готовятся самоварным способом различные кушанья.
Кроме того, в сарае монастыря я видел толстые глиняные сосуды с ручками и без ручек и тяжелые гири в ½ пуда весом. Желательно, чтобы на подобные древности местная администрация обращала большее внимание, и сосуды, находимые в озере, не превращались, напр., в цветочные горшки для украшения сада – применение, которое нашел себе выловленный колокол в руках лица, ныне живущего в Верном.
По-видимому, не только медь, но и железо некогда выделывалось на берегах Иссык-Куля.
Так, немного выше Преображенского, по р. Тупу, не доезжая до священного дерева кара-киргиз, я находил на земле железные шлаки и куски кирпичей того же характера, что и иссык-кульские, свидетельствовавшие, что здесь некогда была кузница.
Характер иссык-кульских сосудов, сходство в структуре киргизских могил с курганами, которые также имеют каменное ядро и круг из валунов, окаймляющих кратер, заставляют думать, что культура древнего населения побережий озера оставила кой-какие следы и в нынешних его жителях.
Таковы те немногие и отрывочные данные, которые мне удалось собрать попутно во время моих геоботанических исследований в Илийской долине. Мой очерк я, однако, не считал бы законченным, не упомянувши вкратце о тех отношениях, которые в последнее время замечаются между туземцами и новопришедшими русскими колонистами – казаками, русскими крестьянами и хохлами. Как всегда и везде при столкновении цивилизованного народа с дикарями, не обошлось и не обходится и здесь без случаев эксплуатации. Однако к чести нашей администрации надо сказать, что сравнительно с другими инородцами Сибири, киргизы пока находятся в лучших условиях. Как народ более смышленый и вместе с тем хитрый, поставленные в нормальные отношения к колонистам, развитие которых также нельзя назвать высоким, киргизы более быстро осваиваются с русскими порядками и скоро научаются отстаивать свои интересы перед администрациею ничуть не хуже, чем их конкуренты. Поэтому если они и страдают от различного рода азиатских и провинциальных зол, то приблизительно так же, как и прочее население края.
Но грустным явлением, исключительно распространенным среди киргизского населения, является самое безбожное ростовщичество, практикуемое как русскими, так и сартами.
Здесь у нас вряд ли поверят тем ужасающим способам вымогательства, какие практикуются подобными субъектами. Для примера приведу нормальный и самый притом еще лучший способ займа.
Киргиз, у которого денег никогда не водится, обязан к данному сроку внести известную сумму денег; к этому его принуждают или волостные управители, или сборщики.
Не имея ни копейки наличными, он берет требуемую сумму (которая, благодаря корыстолюбию сборщиков, еще в недавнее время, иногда во много раз превосходила узаконенную цифру) у заимодавца, обязуясь через известный короткий срок возвратить за каждый взятый рубль по барану (стоящему, положим, 3–4 рубля), причем бараны обязательно должны быть самого хорошего качества. В случае же неустойки должник обязан уплатить штраф значительной суммой денег или крупным скотом. Так как понятие "хороший баран" есть понятие весьма растяжимое, то почти всегда кредитор, помимо своих громадных процентов, получает еще и штрафной скот. Но это еще счастливый случай; нередко выкидывают фокусы гораздо худшего свойства. Во время уплаты податей я видел, как через Каракол гнали бесконечными вереницами стада баранов, лошадей и коров, забранные подобными кредиторами. В это время стоимость животных сильно падает, так как и киргизы и кредиторы спешат продать скот, превратить его в наличные деньги.
Но если изъять эти болезненные явления, в сущности, легко устранимые устройством киргизского банка или какими-либо другими мерами, отношения к русским нельзя назвать дурными.
Интеллигент мало-мальски честный и добросовестный пользуется доверием кочевников. К нему они нередко охотнее обращаются для разрешения тяжеб, чем к своим биям, несмотря на то, что, в сущности, киргизский суд устроен весьма остроумно. И истец, и ответчик приводят со своей стороны по 2 бия, нередко председательствует еще 5-й. Одна пара играет роль адвокатов, другая прокуроров; но при разборе дела обыкновенно перевес имеют те, которые сумеют колкими и остроумными возражениями сбить с толку или поставить в смешное положение противника. Вот почему места биев занимают всегда люди остроумные и каламбуристы. Но бии находятся под слишком сильным давлением волостных, и вот почему население предпочитает искать третейского суда у русского.
Что же касается до простого народа, то, наблюдая отношения к нему туземцев, нельзя не заметить некоторой разницы в обращении с крестьянами и казаками.
Несмотря на то, что в нравственном отношении казаки несравненно ниже, нежели поселенцы-крестьяне; несмотря на то, что они-то главным образом и являются эксплоататорами кочующего населения долины, пользуясь дикостью и доверчивостью туземцев, они пользуются у киргиз безусловно большею симпатиею, нежели крестьяне.
Последние, особенно хохлы, принесли из России массу предрассудков, странных и смешных для киргиза. Считая кочевое население нехристями, собаками, они не всегда стесняются это высказывать и в глаза самолюбивому киргизу; они его несколько сторонятся, не признают в нем прав, гнушаются его пищею (конина, кумыс). Замкнутые и у себя хохлы еще более жмутся друг к другу здесь, кладя предел отношениям с туземцем.
Великоросс-казак, напротив, чужд сепаратизма; прекрасно по большей части владея языком, знакомый с нравами туземца, не имея никаких предрассудков, он приятный гость в юрте киргиза. В степи у него есть друзья, тамыры, к которым он ездит обделывать делишки. Тамыр также делает визиты к казаку, заискивает в нем, дабы избежать притеснения в сомнительном случае покражи лошади, за которую отвечает целый аул, или чего-либо подобного.
Не встречая со стороны казака суеверного пренебрежения к своим порядкам, он и у него не видит того, что так шокирует магометанина у хохла. При цене мяса в 5 к. фунт, при обилии хлеба и дешевизне рабочих рук, казак при всей своей распущенности живет гораздо чище и богаче средней руки крестьянина. В несчастнейшем из казачьих выселков, Охотничьем, я ночевал в комнате с прекрасными стульями, с кроватями, с прекрасными пуховиками, где столы были покрыты чистыми скатеретками, были свечи в мельхиоровых подсвечниках, посуда с ножами и вилками. Полы были устланы чистыми циновками, стены убраны картинами, окна цветами. Подобная обстановка не редкость в доме зажиточного казака. Киргиз, посещая такого тамыра, видит только превосходство его культуры. Пробуя его кушанья, он желает иметь у себя такие же (картофель), мечтает о самоваре и погребце.
Эксплоатация мало шокирует киргиза, так как в громадном большинстве случаев он сам, попади он в положение казака, вряд ли поступил бы иначе.
Потому-то об одетом в халат или бешмет казаке киргиз, мало-мальски имевший сношения с русскими, отзывается как о человеке хотя другой расы, но имеющем с ним кое-что общее.
Наоборот, в не совсем опрятном жилище хохла, где в комнату, не наделав большого изъяна, может зайти и свинья, где своим прикосновением она осквернит и питье, и еду, которую могут тут же съесть ее хозяева, где его несколько чуждаются и относятся недоброжелательно, киргиз чувствует себя вчуже. Он сам с завистью и недоброжелательством относится к быстрому повышению уровня достатка у хохла – а если еще киргиз этот побыл в учении у муллы, он прямо гнушается его, и христианское название "собака", адресуемое киргизу, меняется эпитетом "свинья", преподносимым хохлу.
Само собою разумеется, что можно найти массу исключений из всего сказанного об отношениях к казаку и хохлу. Особенно много таких исключений в Иссык-Кульском уезде, где из крестьян много великороссов, и в окрестностях Верного, где и у хохлов много тамыров у киргиз.
Но общий характер отношений таков, и стоит немного побывать в степи, чтобы видеть, что к казаку отношение не то, что к крестьянину.

Кара-киргизы
Статья г. Зеланда, имевшего возможность наблюдать кара-киргиз на месте гораздо долее, чем я, заключает в себе сумму сведений гораздо более полную, чем мог бы сообщить я, публикуя свои заметки. Поэтому я позволю себе здесь ограничиться об этом инородце лишь несколькими словами.
На первый взгляд кара-киргизы производят впечатление народа несравненно более дикого, нежели их собраты, киргизы-казаки. Оно и неудивительно. Последние давно уже находятся в сношениях с русскими; благодаря равнинности страны, ими обитаемой, они гораздо скорее, чем кара-киргизы, могли освоиться с новою культурою и обычаями.
Напротив, последние, вполне оправдывая название киргиз дикокаменных, всегда жили в глухих скалах и ущелиях, нередко забитые в такую глушь, куда еще никогда не проникал ни один русский или вообще ни один оседлый человек. Характер природы, величественной, нередко даже подавляющей, но вместе с тем пустынной и однообразной, несмотря на присутствие громадных гор, наложил особую печать на этих кочевников, которая, несмотря на всю близость их к киргиз-казакам, позволяет провести резкую параллель между этими двумя народностями.
На вопрос, откуда они пришли, кара-киргизы показывают на юго-запад; некоторые называют прямо Андиджан. В их речи встречается много слов, имеющих совершенно иные корни, чем у киргиз-казаков, и некоторые из этих корней напоминают индоевропейские; так, напр., вместо "аяк" (нога) они говорят "пуд".
Впрочем, кроме этого ничто не говорит в пользу их нетюркского происхождения; число рыжих или белокурых особей у них, на мой взгляд, не больше, скорее, даже меньше, чем у киргиз-казаков.
Отдавши китайцам Кульджинский район – эту жемчужину Илийского бассейна, мы, вместе с тем, отдали и лучшую часть долины Текеса, которая одна могла прокормить и прокармливала девять волостей. С другой стороны, русская и дунганская колонизация в долине Иссык-Куля, превратившая побережья озера в чисто русскую провинцию с отголосками китайской культуры – сильно стесняла угодия киргиз и была причиною необыкновенно быстрого понижения их благосостояния. Особенно сильный удар нанесла отдача Текеса, так что теперь кара-киргизы многих волостей не только кажутся беднее киргиз-казаков – но даже серьезно подумывают о бегстве в Китай, и, несмотря на меры, принятые местною администрациею, – эмиграция эта уже начинается. Факт этот перестанет казаться странным, если мы рассмотрим условия перекочевок у кара-киргиз и сравним их с те, что мы видели у киргиз-казаков.
Кара-киргизы точно так же имеют 4 перекочевки. Весну они проводят в долине Иссык-Куля, где, несмотря на ее возвышенное положение, время таяния снегов и посевов почти то же, что и в предгориях Заилийского Алатау. Кочевники, подобно киргиз-казакам охотно сеющие пшеницу, просо и кунак, занимаются это время года посевами хлебов и обработкой почвы, несмотря на высокое положение долины, требующей искусственного орошения.
С наступлением лета они поднимаются на горы, сначала также в область хвойного леса; позже на так наз. сырты, т. е. высокие плоскогорья, составляющие водораздел между бассейнами Тарима, Сырдарьи и Иссык-Куля.
Но между джайлау кара-киргиз и лугами киргиз-казаков существует громадная разница. Альпийские луга Алатау, Кетменских гор и других хребтов, в их распоряжении находящихся, носят характер настоящих нагорных пастбищ. He то на сыртах Терскей-тау и группы Хан-Тенгри. Здесь уже повсюду чувствуется зловредное дыхание Гоби и действие лучей среднеазиатского солнца.
Несмотря на громадную высоту над уровнем моря, сравнительно близкое соседство глетчеров и снеговой линии, здесь господствует сухость почвы и бедность атмосферными осадками. От этой сухости и холода, обусловливаемого высотою над уровнем моря, происходит то явление, что пастбища здесь чрезвычайно бедны. Травы степного характера низкорослы и стоят на дальнем друг от друга расстоянии; притом они развиваются мало-мальски порядочно только в непосредственном соседстве с горными ручьями или тающими снегами. Более сухие места, особенно в соседстве Иир-таса или Сары-Шата, иногда совершенно лишены всякой растительности.
Кром того, колебания температуры здесь чрезвычайно велики, и после полуденного жара наступает под вечер мороз несколько градусов ниже 0. Среди лета в июле на цветущие луга вдруг выпадает снег, и растительность на несколько дней лежит под слоем его при температуре значительно низшей, чем точка замерзания.
С другой стороны, зимою, при бедности Сырта снегом, слой его бывает очень невелик. На откосах, обращенных на юг, он, говорят, не держится вовсе, и скудная травка, несмотря на страшные холода, стоящие в это время года, представляет корм, легко доставаемый животными, которые особенно любят подобные откосы, так как тут часто встречаются выцвети соли. Кара-киргизы в настоящее время имеют Сырт своим главным местопребыванием. Весну и осень они проводят на лесистых склонах Тянь-Шаня. Долина Иссык-Куля, значительная часть которой занята хлебами, служит пастбищем обыкновенно только после снятия этих последних.
Самые теплые месяцы лета, равно как и самое холодное время зимы, большая часть населения живет на Сырте, подверженная всем неприятностям его климата, всем резкостям перехода температуры и иссушающих ветров.
Вследствие этого кара-киргиз еще более напоминает гиперборейца, чем его собрат киргиз-казак. Его обстановка по большой части бедна, на вид он грязнее и производит зачастую впечатление совершенного дикаря. Магометанство, по-видимому, сделало здесь гораздо меньшие успехи, чем в степях, и часто попадаются субъекты, имеющие весьма смутное понятие о своей религии. На мой взгляд, кара-киргиз гораздо угрюмее и сосредоточеннее киргиза-казака – и черта эта, судя по образцам литературы, собранным Радловым, отразилась и на его поэзии. Вместо многочисленных лирических произведений, столь распространенных у киргиз-казаков, мы здесь встречаем эпос, эпос по своему характеру более первобытный, чем эпос греков, но вместе с тем и лишенный той фантастичной обстановки, какая присуща эпосу древних финнов и германцев с их олицетворенными силами природы.
Эпос киргиз более или менее прозаичен и беден фантазией, хотя героям его и приписываются сверхъестественные подвиги.
Барды, поющие такие песни, до сих пор нередки среди населения. Некоторые волости особенно известны своими певцами, странствующими из аула в аул со своими балалайками. Но так как эти певцы, равно как и другие особенности быта кара-киргиз описаны подробно у Радлова и Зеланда, то я, не находя ничего, что мог бы прибавить к заметкам их нового, позволю себе ограничиться этими немногими данными.
В заключение считаю, однако, нелишним указать на следующие отличительные черты жизни кара-киргиз иссык-кульских. Они более горные охотники, чем киргизы-казаки. Те главным образом охотятся на куланов, которых нередко (в виде жеребят) ловят живьем и скрещивают со своими кобылицами, получая таким путем лучших скакунов. Лисы, кара-куйрюки, фазаны и рябчики составляют главный охотничий промысел киргиз-казака; некоторым подспорьем является у него ловля рыбы в Балхаше. Наоборот же, кара-киргизы по преимуществу ловят маралов, архаров и тау-тэкэ; они же особенные почитатели птичьей охоты. Можно зачастую у них видеть на цепи ястребов, специально дрессированных для охоты.
Женщины кара-киргизские не имеют головных уборов, описанных у киргиз-казаков. Наоборот, мужчины носят цилиндрические шапочки особого фасона.