Галия ШИМЫРБАЕВА, "Казахстанская правда", 24 декабря

Бауыржану Момышулы сегодня, 24 декабря, исполнилось бы 95. О нем написано много и, казалось бы, сказано все. И все же как будто чего-то не хватает, и ореол некой романтичной загадочности и недосказанности, вернее недопонимания, все еще продолжает окружать его образ. От этого чувства не может избавиться даже самый близкий человек - его единственный сын Бахытжан Момышулы, написавший об отце несколько книг воспоминаний.

"Я ненавижу не людей, а их пороки"

- Подступаться к этой теме было трудно, - рассказывает Бахытжан. - О военном отрезке из его жизни я писать не мог, потому что не был специалистом в этой сфере, а пересказывать уже опубликованное до меня было неинтересно. И я начал искать свою нишу. И вдруг, а может, и не вдруг, я понял, что за каждым его словом скрывается подтекст, а то и несколько смысловых уровней. Однажды, например, он сказал, что не всякий участник войны - воин, и добавил: "И не каждый, кто носит военную форму, солдат". Я это понял так: воин - это и состояние души, и какое-то иное мировосприятие, и обостренное чувство патриотизма, и великое чувство сострадания к незащищенным. По поводу последнего мне могут возразить: Бауыржан Момышулы часто бывал резким, нетерпимым и даже грубым. Да, да, да! Он на самом деле выгонял некоторых людей из своего дома с громкой бранью. Однажды я у него спросил: "За что ты их так ненавидишь?". Он погрустнел и сказал: "Я ненавижу не конкретного человека, а его пороки". Оказывается, эти люди приходили к нему с недостойными просьбами. Помочь вызволить, к примеру, насильника из тюрьмы или снять с должности неугодного чиновника.

Как-то в сопровождении моей жены он пошел на торжественное собрание, которое проходило в оперном театре. В какой-то момент в фойе появилось все руководство республики. Заведующий отделом культуры ЦК Казахстана Михаил Исиналиев представил отца недавно присланному из Москвы второму секретарю ЦК Месяцу: "А это наш батыр - знаменитый Бауыржан Момышулы!". Когда Месяц назвал свою фамилию, то отец спросил: "А почему не Луна?". Сам второй секретарь воспринял это нормально, но его свита, привыкшая к дикому чинопочитанию, была в шоке! Они посчитали это очередным хулиганством. Когда жена рассказала мне о случившемся в театре, я попытался понять, зачем отец это сделал. Он мне так расшифровал свой поступок: "Месяц - это нечто временное, в нем всего 30 дней. На небе он бывает ущербным, неполным. Так что человек из Москвы - временный в Казахстане. Вряд ли у него будет болеть душа за республику".

И таких случаев в его жизни было много, все видели за этим только лишь тяжелый характер, но никто никогда не спрашивал у него: "Бауке, а почему вы так поступили?".

Свою грубоватую прямолинейность отец употреблял там, где считал нужным, в иных же случаях он мог быть и тонким шутником. Как-то пришел к нему некто пишущий по имени Набиден. Гость стал жаловаться, что у него в Алма-Ате нет никаких связей, а он так хочет стать членом Союза писателей. В общем, дал понять, что ему нужна рекомендация. Бауке заявил: "Я вообще-то никому их не даю". Набиден кинулся умолять, и отец написал первому секретарю Союза писателей записку следующего содержания: "Прими этого дурака в Союз писателей. Если примешь, то еще одним дураком станет больше". И что вы думаете? Набиден пошел с этой запиской к Ануару Алимжанову, бывшему в ту пору первым секретарем союза. Тот прочитал ее, засмеялся и на следующем заседании секретариата Набиден был принят в союз.

А в целом груз недопонимания Бауыржан пронес через всю свою жизнь. Его воспринимали как неудобного человека, поэтому и обходили наградами и званиями. Но еще больше, чем недопонимали, ему завидовали. Когда в начале 90-х Рахымжана Кошкарбаева, Касыма Кайсенова и посмертно отца представили к званию Героя Советского Союза, то один из наших генералов сказал: "Какие же это герои? Это же хулиганы!". После этого я как-то встретил на улице Касыма-ага Кайсенова. В глазах у него была смертельная обида. "Да не нужны нам никакие звезды, но зачем так оскорблять память?!".

И все же Звезду Героя Бауыржан получил. Случилось это несколькими месяцами позже. 11 декабря 1990 года Михаил Горбачев подписал указ, а 31 декабря я получал ее из рук первого Президента Казахстана, который сумел-таки выбить бауыржановскую Звезду из Кремля. Мне кажется, что если бы отец получил ее при жизни, то это была бы просто очередная награда, но поскольку это случилось через восемь лет после его смерти, как раз накануне развала Союза и обретения Казахстаном независимости, то она приобрела совсем другое значение. Нурсултан Абишевич Назарбаев в поздравительной телеграмме написал нашей семье: "День, когда Бауке получил Звезду, можно считать днем, когда взошла Звезда народа". И пусть это кое у кого вызывает ехидные улыбочки, но первого правнука Бауыржана - Момышулы Четвертого (отец называл себя Момышулы Первым, меня, соответственно, Вторым, а моего сына Ержана - Третьим) мы назвали в честь этого события Нурсултаном.

Герой и его женщины

Ставят ему в вину и то, что он невыносимо вел себя с женщинами. Я опять же нахожу этому объяснение. Он жил на духовном уровне, а многочисленные женщины, которые были его женами, - на "товарном". Их привлекали только внешние атрибуты - слава, определенный материальный достаток, а он искал теплоты, понимания, покоя. Возможно, только моя мама - Жамал Букаева - и Жамал Калибековна Куанышбаева, вторая его официальная жена, смогли обеспечить ему все это. По крайней мере, когда умерла моя мама, он сказал своему самому близкому другу, писателю Дмитрию Снегину, что уход от нее был самой большой его ошибкой. Сам я никогда не видел слез отца, но как вспоминал Снегин, железный Бауыржан плакал на похоронах своей первой жены, с которой прожил почти 20 лет.

Мне было 16, когда они расстались. У меня до сих пор стоит перед глазами мертвенно-бледное лицо мамы, когда отец навсегда уходил из дома… Не мне судить, но думаю, что ни одна женщина не заслуживает такого горя. Умерла мама сравнительно молодой - после ухода отца она прожила всего 10 лет.

А те, другие женщины, абсолютно не понимали его исполинского внутреннего мира. Ни одна из них, возможно, даже моя мама, не смогла стать ему настоящим другом. Женщин приводила в бешенство его безграничная щедрость. Он мог свои золотые часы подарить какому-нибудь рабочему, а своей очередной жене приказать: "Снимай браслет!", - и отдать дорогое украшение аульной молодухе, которая возилась у казана, готовя ему угощение во время его приездов на родину.

"Около вас невозможно построить обывательскую жизнь"

Фрагменты из дневников и переписки Бауыржана Момышулы с женщинами.

Известно, что личность настоящего мужчины формирует прекрасный пол. И чем крупнее и масштабнее личность, тем больший сонм прекрасных представительниц лучшей половины человечества его окружает. И в этом нет ничего удивительного, так как у женщин всегда более развито природное чутье на все неординарное и незаурядное.

Образ неистового Бауыржана Момышулы уже при жизни был окружен ореолом легенд и преданий, из которых вырисовывался то воинственный "казахский Чапаев", то любвеобильный Казанова. И то и другое имеет право на существование.

…Войны еще нет. Бауыржан молод, красив и жаждет любви. В то же время и сам он был объектом особого внимания женщин. Вот что писал он в ту пору в одном из своих дневников:

"Шел с ней из летнего лагеря поздно вечером. Когда мы сидели на скамейке - она постоянно прижималась ко мне… Это было так неосторожно с ее стороны, что даже соседи обратили на нас внимание. Я был смущен. Меня охватила жажда любви. При свете, во время антракта, она показалась мне прекрасной, как ангел. По дороге она беспрестанно болтала, пуская в ход приличные слова и фразы, таящие в себе нескромные образы - этим еще больше раззадорила меня… Я покрыл ее горячими поцелуями. Она, сопротивляясь, возвращала их мне.

Я освободил ее, и она прошептала: "В коридоре поцелуи ничего не стоят. Не следует жать хлеб неспелым…". Мы зашли в ее комнату…".

Каждую из встреченных им женщин он любил искренне и по-особенному честно, возвышенно и страстно.

Из неопубликованных дневников: "Она собою недурна, но пожилая женщина". Так о женщине отзывается женщина. "Она собою недурна…" Л. произнесла эти слова искренне, даже с некоторой завистью. "Но пожилая женщина" - с сочувствием и сожалением. "Она собою недурна", - я машинально повторял эти слова несколько раз. У меня появилось желание видеть ее, внимательно посмотреть на нее и установить, действительно ли она интересная женщина. Но где ее встретить и как можно на более продолжительное время, чтобы рассмотреть ее как следует и даже поговорить, если представится случай?

Преследуемый этой мыслью, я ходил несколько дней… Лежа в постели с открытыми глазами, я о Л. думал меньше всего, но из моей головы никак не выходили ее слова, что "она собою недурна". Я старался отгонять эти слова, махал рукой, словно отгоняя мух… Но, успокоившись, смеялся над собой и говорил: "Черт! Так можно с ума сойти из-за этой старухи"…

Однажды вечером, так как в комнате было душно, часа в 23, вышел на улицу, сел на бревно и закурил папиросу. Услышал приближающиеся мелкие шаги и шелест женского платья. Я встал навстречу, чтобы рассмотреть, кто идет. Я в темноте вырос перед ней, она остановилась. "Вы до сих пор не спите, товарищ Момышулы?" - спросила она. Я по голосу узнал ее. Она была та самая, которая "собою недурна, но пожилая женщина".

Каждая из этих записей имеет прекрасное продолжение, полное целомудрия и страстного влечения, разочарования и любви. Возможно, война, ее смерти и увечья, лишения и горести вытравили в Бауыржане Момышулы явные задатки лирического писателя мопассановского толка. Возможно также, что поэтическая прелесть идиллической довоенной жизни и дала ту беззаветную волю - выстоять и победить в губительных сражениях под Москвой осенью и зимой 1941 года.

Война закончилась. Легендарного воина окружали друзья, поклонники и поклонницы. Война закалила его, сделала требовательным не только к себе, но и к другим. Его высокую планку выдерживали не все, в том числе и женщины.

В письме к В. он говорит о своем одиночестве. Она же пишет ему о перипетиях своей женской судьбы, жалуется, что от него мало писем: "Ваши друзья по-прежнему переживают Ваши неудачи так же, как и радуются Вашим успехам".

В начале 50-х годов подруга героя часто сетует, что "он много пьет, что вредит его сердцу".

Женщины, как и прежде, занимают, возможно, самую важную часть его жизни. "Почему Вы меня спрашиваете, люблю ли я Вас по-прежнему? Разве Вы в этом сомневаетесь? Я ведь часто повторяю признание в любви к Вам, а еще чаще повторять боюсь, а то Вам надоест слушать одно и то же, и Вы тогда меня разлюбите. Целую и обнимаю моего Бауыржана".

"Я провожу рукой по Вашей непокорной шевелюре, где появились благородные седины, мой мальчик, и крепко целую мудрый лоб и непримиримые, жесткие губы. Ваша айналайын".

"…Я не хочу оглядываться назад, ибо Вы мне причинили слишком много боли".

"Вы всегда оставляете после себя след независимости, свободы суждений, непосредственности".

Женские характеристики героя бережно снимают с него напускной покров бронзы и гранита, навеянный его повестями о войне, и открывают земной, ранимый, страстный мужской облик: "При Вашем уме, мужественности и человечности, в широком смысле этого слова, Вы могли быть жестоким, злым, саркастическим, как фаустовский Мефистофель, особенно, когда Вы сталкивались с мелкими человеческими страстями, подлостями…".

"Вы ласкаете и бьете одновременно. Около Вас невозможно построить обывательскую, мирную супружескую жизнь. С Вами можно вписать в книгу своей жизни главу увлекательную, захватывающую, упоительную и глубокую, но эта глава непременно оборвется, и кто из двух действующих лиц окажется страдающим? Не исключена возможность, что этим страдающим лицом можете оказаться и Вы…".

"Жалею, что тебя на плацу не бил по морде ефрейтор"

- Пусть говорят о нем все, что угодно, но его порядочность и бескорыстие были потрясающими, - продолжает Бахытжан Момышулы. - С войны он, к примеру, привез в качестве трофея только парадную шпагу какого-то немецкого генерала, которую ему подарили солдаты. Ташкентец Джан Файзиев, служивший в его батальоне поваром, вспоминал, как отец говорил бойцам: "Не смейте брать и нитки у побежденных. Все воздастся после победы".

Да, он бывал резок, разговаривал на повышенных тонах, что многих обижало, а я думаю, что он выплескивал в этих криках какую-то саднящую боль, неистраченную энергию. Мне вспоминается такой случай. Я его чем-то очень разозлил. И он первый и единственный раз замахнулся на меня огромным костистым кулаком. Я закричал: "Дедушка этого тебе никогда не простит!" Кулак бессильно упал, и все, после этого он ни разу не поднимал руку. Бауке очень уважал своего отца - простого крестьянина из Джувалинского района Жамбылской области. Во мне он видел его черты. "Только ты рыхлый, - кричал Бауыржан, когда у него было хорошее настроение. - Но все равно ты похож на него!".

Каким он был отцом? Суровым. В школьные годы, когда моих одноклассников родители отправляли на каникулы отдыхать на Черное море, посмотреть Москву, Ленинград, другие города Советского Союза, он сажал меня в общий вагон и отправлял в аул к своим родственникам. Он всегда был недоволен мною. Несколько раз говорил: "Я очень жалею, что тебя на плацу не бил по морде ефрейтор". Я и на самом деле в отличие от него был несобран, он обзывал меня то пластилином, из которого можно лепить все, что угодно, то размазней… Мне кажется, он жалел, что я не носил военную форму. Она, считал он, дисциплинирует человека сначала внешне, а потом и внутренне.

Но суровость у него была только внешней, а, по сути, он был очень заботливым отцом. И воспитал меня от противного - учил ценить домашний очаг, бережно относиться к жене. В аул он отправлял меня, думая опять же о моем будущем. Если бы не эти детские поездки, которые меня страшно обижали, то, возможно, я не избежал бы драмы целого поколения казахов - не знал бы ни родного языка, ни обычаев. А я, слава Богу, не чувствую себя чужим среди своего народа.

Но основное наследство, которое досталось мне от отца, - это перо. Ведь недаром говорят: дай голодному не рыбу, а удочку. Вот и он как-то ненавязчиво учил меня пользоваться этим инструментом. Литературные премудрости Бауке объяснял лапидарным, солдатским языком, где не было никаких смысловых нюансов. "Если ты строишь рассказ, - говорил отец, - это стычка с немногочисленным числом противников. А если повесть, то это уже настоящий бой. На передний план выдвигаются разведчики, потом располагаются огневые точки, а ближе к тылу - тяжелая артиллерия. Роман тоже строится по законам военного искусства, его можно сравнить со сражением. Сражение нельзя выиграть без тыла, который обеспечивает фронт продовольствием, боеприпасами и медикаментами. А ты, между прочим, до обидного пренебрежительно относишься к своему тылу". Под последним, заметив отсутствие должного внимания, он подразумевал мою жену, свою невестку Зейнеп.

- Но ведь и он сам тоже был неласков с женщинами.

- Но он же искал гармонию! Его нельзя осуждать за это. А я нашел свою гармонию сразу, ведь говорят же, "что имеем, не храним…". Что касается резких высказываний отца в мой адрес, то я испытывал в такие моменты смешанные чувства. И неприятие, и обиду, и… сострадание. Несмотря на внешние противоречия его слов и поступков, он был человеком предельно честным и бесстрашным. Страха не испытывал ни перед кем. Вполне возможно, что это и явилось основной причиной его увольнения из армии, которую он так любил. Когда он в Калинине преподавал в Военной академии тыла, то перед ее слушателями не раз высказывал нелицеприятные слова в адрес высшего командования страны. В частности, маршала Г. "Случайный в армии человек этот душечка Г., - говорил он слушателям академии, - паркетный шаркун".

В 56-м отца буквально вытолкали из армии. Перед этим некий высокий чин в личной беседе твердо пообещал, что ему будет обеспечена хорошая должность, и чтобы он не принимал никаких предложений. И отсюда все и потянулось. Кадровики посчитали капризом его отказ от других предложений, а дальше членам медкомиссии, видимо, дали установку… В общем, отец комиссию не прошел. А ведь он сросся с армией. Начинал рядовым красноармейцем, служил на Дальнем Востоке у Блюхера, потом окончил военное училище, стал артиллерийским офицером. В 40-м вернулся в Казахстан, работал старшим инструктором Казвоенкомата, а когда генерал Панфилов начал формировать 316-ю стрелковую дивизию, Бауржану было предложено командовать батальоном.

Дальнейшая его военная биография известна всем: пять раз выходил из окружения, освобождал города и села... Замалчивают лишь об одном факте: 8-я (после боев под Москвой 316-я стрелковая дивизия была переименована в 8-ю гвардейскую имени генерала Панфилова) и 9-я гвардейская дивизии (командование последней отец принял в конце войны) вела бои не с простыми солдатами вермахта, а с отборными войсками СС, известными под названием "мертвая голова". Когда артисты МХАТа приехали в Алма-Ату ставить "Волоколамское шоссе", то Георгий Бурков, который играл генерала Панфилова, так и сказал: "Я всегда говорил и буду говорить, что Москву отстояли казахи!".

Отец очень переживал уход из армии, а потом собрал волю в кулак, сказал всем, что он полковник запаса, но не гражданин запаса, и занялся литературным трудом. Нельзя сказать, что он начинал с азов. В нашем семейном архиве есть тетради с записями, которые сделаны в конце 20-х, в 30-м и 40-м годах. А стенограмма его лекции, с которой он выступил в 43-м году в Национальной академии (тогда он приезжал в Алма-Ату в отпуск по ранению), вышла отдельной книгой. Сейчас военные говорят, что "Психология войны" - незаменимый учебник по военному строительству.

…Бауыржана не стало в начале 80-х. Как и все старые воины, умирал он тяжело, но достойно. О том, что это будет именно так, он знал задолго до своей смерти. Однажды в аэропорту один человек долго ходил вокруг него. А когда все-таки решился подойти, то от растерянности брякнул: "Бауыржан-ага, а кто вы по профессии?". Бауыржан ответил: "Убийца!". Когда я его спросил: "Зачем ты так сказал?", то услышал: "Ты подумай сам: на мне военная форма (отец вышел в отставку с правом ношения формы), а профессия военного - убивать". После этого он помрачнел, стал неразговорчивым. Я понял: на него опять нахлынула война…