Ауэзхан Кодар, "Central Asia Monitor", 28 января
Это очень интересная проблема. Каждая цивилизация решала ее по-разному. Например, для христиан важно личное спасение, бессмертие души. Мусульмане в этом тоже очень схожи с христианами. Заметно отличаются буддисты, для них главное - прекратить колесо рождения, уйти в нирвану, небытие. Все в этом мире страдание, и цель их - прекратить его. Для даосов и вовсе нет посмертного существования, для них есть только здесь-бытие, или бытие-присутствие в духе Хайдеггера. Даосы искали эликсир бессмертия, стремились к реальному продлению человеческой жизни. Честно говоря, именно даосы создатели концепта современности, которым так кичится западная цивилизация. Конфуцианство занимало более консервативную позицию и стояло за культ предков. И в этом плане предки казахов тоже конфуцианцы, но не теоретики, а язычники, порождение родо-племенного сознания. Однако дело в том, что мы совсем не знаем, кто такие язычники. Европоцентристская установка, заранее предполагающая превосходство религий священного писания закрывает нам доступ в иные пласты религиозности. А надо признать, что и они имеют право на существование.
И одна из интереснейших религий в этом плане - это поклонение небесному богу Тенгри, которое исповедовали тюрки-кочевники. Она строится на удивительной гармонии макро- и микрокосма, выражающемся в их вечном взаимоперетекании. Так, например, прежде человека рождается его "кут", или благо, счастье, божественная поддержка. И только когда эта благодать входит в лоно благодаря матери-Умай, земной супруге небесного Тенгри, происходит зачатие. Иными словами, каждое зачатие - это космический акт, и каждая семейная пара - это боги в миниатюре, сиюминутная встреча небесного и земного. Человек - результат этой встречи, но когда он умирает, дух его возносится на небо, а бренные останки предаются земле. В древнетюркских надписях так и пишется "ушты" - отлетел, улетел. Но самое потрясающее - то, что дух, улетев на небо, сам становится богом, который теперь призван охранять своих потомков. Если вспомнить, что религия - это то, что связывает, то могильники в степной традиции - это пункт восхождения к божественному и в этом ракурсе, действительно, место сакральной коммуникации. Это самое дорогое, что есть у номада. Вспомним гордый ответ скифского царя Иданфирса, когда Дарий вопрошает его, почему скифы избегают сражения. "У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения или опустошения и поэтому не вступили в бой с вами немедленно. Если же вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть отеческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или нет". (Геродот. История в девяти томах. Перевод и примечания Г. А. Стратановского. Научно-издательский центр "ЛАДОМИР", "АСТ", Москва, 1999, т. 4, С. 276).
Получается странная инверсия: скифы не дорожат ничем, кроме могил своих предков. Эти усыпальницы для них так дороги, что их прячут от постороннего глаза. В других цивилизациях все делается для блага жизни, или комфортного существования в этом мире, а у кочевников все лучшее уготовано лишь для посмертного бытия. А в земной жизни номад довольствуется малым и ориентирован не на умножение комфорта, а на борьбу с трудностями. Ибо в этих постоянных битвах он закаляет себя, свой характер и подобно Рустаму из "Шах-наме" борется и с людьми, и с царями, и с демонами. Видимо, для героического сознания важна его собственная вненаходимость. А что это такое? Это внутренняя оппозиция ко всему не своему и неродному, ко всему, что не имеет героического импульса. Как известно, у оседлых народов религия - это богобоязненность. Она особенно сильна в исламе. Само слово мусульманин происходит от лексемы "муслим" - покорный. Ибо голова мусульманина - мяч в руках Аллаха. В казахском традиционном сознании все это имеет обратный вектор. Тенгрианец обязан быть не покорным, а бесстрашным, ибо Тенгри поддержит его в трудную минуту.
Степная традиция хорошо понимает хрупкость и бренность земного существования, но она делает из этого иные выводы, чем, например, буддизм. В земном она любит земное, но полагает также, что есть неземной мир, который тем совершеннее, чем преданнее ему служишь в границах собственной жизни. Таким образом, у тюрков смертное и бессмертное, потустороннее и посюстороннее крепко связаны между собой. Смерть не вполне смерть, а жизнь не вполне жизнь, а некое взаимное восполнение или перетекание. Тюркское бессмертие - это продолжение в потомстве. В этом своеобразие Тенгри как генотеистического бога, который не творит, а порождает и является гарантом благополучия порожденного.
Таким образом, в казахском погребальном комплексе мы видим связь с тюркской погребальной атрибутикой, существующей в синкретическом единстве с мусульманскими представлениями. Видимо, все это сохранилось на Мангыстау из-за ее периферийного положения по отношению к центрам мусульманизации Казахстана.
Мы должны согласиться с автором, что слишком долго этот огромный пласт национальной культуры был известен лишь узкому кругу специалистов. Большое количество иллюстраций, приведенных в книге, дает возможность познакомиться с казахскими погребальными сооружениями с сакской эпохи до ХХ века, поражая изумительным стилистическим разнообразием, где и культ оружия, столь характерный для номадов, и элементы скифского звериного стиля, и растительные узоры, характерные для земледельцев, и суфийские мотивы о бренности мира (кстати, суфийский пласт здесь весьма значительный), и арабографичная эпиграфика, и ханские знаки.
Заслуга автора книги в том, что он не только собрал этот уникальный материал, но и попытался его осмыслить в единстве и разнообразии истоков казахской мемориальной традиции. Это бесценная книга для всех тех, кто хочет изучать казахскую семиотику или символический мир номада-тенгрианца, который принял ислам, но в своем, степном инварианте. Особенно интересно, что автор начинает книгу с воспоминания о собственном деде, который ходил на кладбище почтить молитвой своих родственников и брал с собой внука. В этом нам видится живое свидетельство связи поколений и непрерывности традиции. Это, наверное, и есть ключ от вечности, который каждый волен найти и в самом себе, и в окружающих. Тюрки называли книгу "bitig", т.е. то, что сотворилось. Книга И. Тасмагамбетова стала своеобразной энциклопедией архитектурно-поминального творчества предков. Идея преемственности, одухотворяющая ее, - залог того, что и она в свою очередь найдет своих достойных исследователей. |